Специальность ВАК РФ10.01.01
Количество страниц 233

ГЛАВА I КАРТИНА МИРА В ПРОЗЕ «НОВОГО РЕАЛИЗМА»

1.1 Художественное время: линейность, статичность, цикличность.

1.2 Специфика пространства.

ГЛАВА II КОНЦЕПЦИЯ ЧЕЛОВЕКА В ПРОЗЕ

НОВОГО РЕАЛИЗМА.

2.1 Проблема маргинального героя.,.

2.2 Семантика мотивов «сна», «ухода».

2.3 Семантика мотива «маски»

2.4 Проблема судьбы

ГЛАВА III «ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» В ПРОЗЕ

НОВОГО РЕАЛИЗМА»

3.1 Семантический потенциал цитат й культурологических ассоциаций.

3.2 Проблема сюжетных, взаимодействий и «памяти жанра» . . 164 33 Диалог с «советским мифом»

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «"Новый реализм" в русской прозе 1980-90-х годов: Концепция человека и мира»

С тех пор, как из критических обзоров современной литературы исчезает понятие литературного процесса, связанное прежде всего с

V и идеен развития, изменения во времени, заговорили о литературной ситуации, «литературном пейзаже». В связи с этим обнаружилось обширное пространство современной литературы, на котором сосуществуют, хотя и не всегда мирно, самые различные литературные течения и направления, группы и объединения: от реализма до постмодернизма и поставангардистских течений.

В нашей работе речь пойдет лишь об одном направлении современной русской литературы, точнее, современной русской прозы. Так как его история исчисляется всего несколькими годами, еще не сложилось единое терминологическое определение. Предлагаются варианты: сверхреализм, постреализм, импрессионистский реализм, неореализм и т. д. В дальнейшем нами будет использоваться термин «новый реализм» как наиболее частотный, уже вошедший в критическую практику и теоретические работы, а также стилистически нейтральный, не вызывающий философских и литературоведческих ассоциаций.

Термин «новый реализм», как и любой другой термин, несет в себе достаточный элемент условности. В связи с этим в критике нередко возникают споры о степени его точности, о его границах. Поскольку мы не претендуем на создание собственной теории «нового реализма» как литературного течения, в нашей работе мы опираемся на уже имеющиеся, хотя и немногочисленные, теоретические изыскания по данной проблеме.

Новый реализм» понимается нами прежде всего как живое явление современной литературы, занимающее пограничное положение между, так сказать, традиционным реализмом с его «типическими характерами в типичных обстоятельствах» и постмодернизмом, а также другими авангардными течениями. Появление такого «компромиссного пути» между традиционализмом и постмодернизмом продиктовано логикой развития современной литературы, и не только русской. Изучая эволюцию реалистической эстетики, Н.Л.Лейдерман приходит к выводу, что «в XX веке, и чем дальше, тем больше, происходят процессы ассимиляции: реалистические структуры вступают в «сцепления» со структурами дореалистическими (романтизмом, например), авангардистскими (экспрессионизмом, сюрреализмом и др.), образуя сложные художественные системы.»

Грядущая трансформация литературных направлений была предугадана еще литературно-критической мыслью начала XX века. Так, например, Б.Замягин в статье «Новая русская проза», опубликованной в 1923 году, пишет, что современная литература движется к синтезу, «где будут одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма». «По-видимому, основной преобладающей манерой письма, - словно подхватывает А.К.Воронский, - будет неореализм, своеобразное сочетание романтизма, символизма с реализмом». Однако в литературе начала XX века этот новый литературный синтез остался в форме предвидения, предощущения. Неореализму, в силу как литературных, так и внелитературных факторов, не суждено было оформиться в стройное литературное направление, с разработанной эстетической и теоретической платформой.

Альтернатива между реализмом и «антиреализмом» (в качестве коего в начале века рассматривался символизм, а на современном этапе развития литературы таковым принято считать постмодернизм) была разрушена, преодолена лишь к концу XX века. И это не случайно. Ведь именно на закате столетия становятся особенно ощутимы глобальные изменения, связанные прежде всего с утратой смысла, с признанием относительности не только всех и всяческих ценностей (этических, эстетических, общественно-политических и прочих), но и самого существования. Тотальный скептицизм как доминанта художественного и философского сознания эпохи не мог не найти отражение в искусстве.

Новый реализм» - закономерное порождение духовной ситуации, сложившейся в нашей стране в конце XX века, когда остро ощущается кризис гуманистического сознания, кризис культуры. Отсюда значимость философии разочарования, трагический скептицизм, характеризующий особенности мировосприятия многих современных художников. Релятивистское сознание, ставшее нормой, создает всеобщую постмодернистскую ситуацию, в которой даже «чистые» реалисты в принципе не могут обходиться без художественной философии постмодернизма, без его эстетических приемов, таких как принцип полицитатности произведений, различные формы игры: со словом, с читателем, с реалиями культуры. Однако не менее значимыми являются при этом и черты реалистической эстетики: внимание к взаимоотношениям человека и социальной среды, стремление найти в окружающем бытийственном хаосе цель и смысл существования, образное изображение жизни в формах самой жизни (хотя это и не означает отказа от использования различных условных форм).

Сочетание канонов традационной художественной системы реалистического произведения с элементами постмодернизма создает богатые возможности для творческого поиска, приводит к многообразию тенденций в рамках «нового реализма». Представляется возможным выделить по меньшей мере четыре направления в русле «нового реализма». Необходимо сразу отметить, что это не претензия на типологию современной русской прозы, а стремление проследить некоторые тенденции, на наш взгляд, наиболее интересные и наиболее характерные для русской прозы на современном этапе.

Первое выделяемое нами направление, которое можно / условно назвать интеллектуальным, отражает характерное для современной литературы усиление аналитического начала. В произведениях таких авторов, как А.Мелихов и М. Харитонов, акцент делается на интеллектуальном поиске. Это слегка беллетризированное размышление о жизни, о ее глубинных основах. Авторы таорят на грани литературы и философии, литературы и истории, литературы и историософии, даже литературы и литературоведения. Сюжетом становится само развитие мысли, ее двоение, порою мучительное. Текст поясняет сам себя и колеблется между собственно повествованием и автокомментарием. Для этих произведений характерен рассказ от первого лица, сохраняющий особенности речи главного (и, по сути, единственного) героя (остальные даны через призму его восприятия). Автор сознательно умаляется, его индивидуальность проявляется только в выборе героя, что наиболее ощутимо при наличии в произведении феномена «текста в тексте». В этом случае усиливается осознанная трактатноеть произведения, намеренный эссеизм; проза превращается в нечто среднее между самоотчетом, статьей и романом.

В сферу изображения авторов, творящих в русле «бытийственного направления» «нового реализма» (Л.Петрушевская, И.Полянская (сборник «Предлагаемые обстоятельства»)), попадают «бытовой ГУЛАГ» (выражение М.Золотоносова), безысходное одиночество человека в мире и беспощадная алогичность жизни как закон бытия. Творчество этих прозаиков часто относят к натурализму, к «другой», «жесткой» прозе. Это направление можно было бы назвать натуралистическим, если бы не мифологический пласт, всегда незримо присутствующий в поэтике этих авторов. Как отметил М.Липовецкий, «постоянно разыгрываются мистерии взаимопревращения низменного натурализма и мифологической Вечности». При этом конкретная, частная ситуация теряет свою ограниченность в пространстве и времени, становится общезначимой, оборачивается притчей. Мифологический подтекст, культурологические ассоциации, знаки вечных святынь и ценностей позволяют воспринимать драмы и трагикомедии сегодняшних людей как драмы и трагикомедии всеобщие и извечные. Именно сочетание жесткого натурализма с вековечным подтекстом и создает совершенно особую художественную атмосферу этой прозы.

Для третьего направления «нового реализма», которое предлагается условно называть сентиментальным, характерны поиск искренней интонации, умиление человечностью, признание позитивной роли жалости. По мнению А.Гениса и П.Вайля, свидетельством того, что «очередной виток культурной спирали инстинктивно отрицает уже приевшуюся поэзию мужественного умолчания, предпочитая ей откровенность чувств, можно считать всеобщее оживление интереса к Карамзину». Для писателей «сентиментальной линии» «нового реализма», например, произведений Л.Улицкой и рассказов «хновского» цикла А.Дмитриева, особую значимость обретает жанр идиллии. Причем идиллические мотивы и идиллическое содержание могут быть обусловлены «памятью жанра» либо обыгрыванием сюжетных коллизий классических произведений сентиментализма. Эти произведения используются и как фон, и как «сюжетная закваска» (выражение А.Архангельского), «двигатель» конфликта, становятся и поводом, и материалом для постановки и решения самых злободневных проблем. Сентиментальный повествователь не останавливается в умилении перед благостной оболочкой «пасторальной» жизни, открывая в самой этой жизни неиссякаемый источник трагизма.

В творчестве представителей «фантазийного направления» «нового реализма» («Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота» В.Пелевина, «Голова Гоголя» А.Королева, «Казус, или Эффект близнецов» С.Есина) наблюдается усиление роли условного начала, ощущается отчетливо выраженное тяготение к жанру антиутопии, что обусловлено постутопическим состоянием времени и человека. Как пишет в своей последней книге М.Эпштейн, «.постмодернизм с его отрицанием утопии, был последней великой утопией, прежде всего потому, что он располагал себя после всего, включая все в себя. Прежние утопии в большей или меньшей степени были ориентированы на будущее, в то время как постмодернизм, в своем отвращении к будущему, есть утопия вечного настоящего, бесконечного игрового самоповторения.»

Поиски новых путей художественного творчества оживили эксперименты в литературе. И творчество прозаиков «фантазийного направления» «нового реализма», будучи реалистическим по своей сути, является выражением особого познания, основанного на фантазии. Ими найдена адекватная художественная форма выражения современной действительности, соединившая в себе черты реажстические и иррациональные, напоминающая порой причудливое, бредовое видение. Причудливые фабульные и концептуальные конструкции создаются из примет сегодняшней действительности и элементов так называемого «советского мифа». Совмещаются различные картины мира, настоящая и придуманная, виртуальная реальность. Именно задачей воссоздания подобной неустойчивой реальности, хаосферы и диктуется введение в текст абсурдового элемента, который становится «генератором непредсказуемости» (термин И.Пригожина). Это выводит произведения подобного плана из фантастики как жанра в фантастику как литературный прием.

Таким образом, при всем многообразии художественных поисков писателей «нового реализма» обнаруживается и их общность: основным «вектором» поисков становится создание мифа о реальности, о мироустройстве, стремление раскрыть историческую и метафизическую природу изменившегося мира и нового положения в нем человека.

Явление «новый реализм» привлекает к себе внимание многих исследователей. В основном, это журнальные статьи И.Роднянской, А.Латыниной, К.Степаняна, А.Архангельского и других, акцентирующих внимание на чертах реалистической эстетики в прозе «нового реализма»; О.Дарка, М.Берга, В.Курицына, В.Новикова, рассматривающих эти произведения сквозь призму постмодернистской «парадигмы художественности» (термин В.И.Тюпы); М.Липовецкого, А.Немзера и некоторых других, предпринимающих попытки найти особый подход, соответствующий специфике эстетической системы «нового реализма». (Основные проблемы, привлекающие внимание критиков, концептуальные суждения о специфике «нового реализма» будут обозначены нами в начале каждой главы.)

Давно замечено, что литературное явление привлекает к себе особое внимание критики, когда оно уже «сходит со сцены», когда необходимо подвести итоги и наметить дальнейшие перспективы развития, либо в эпоху его зарождения, когда черты будущего художественного целого еще неясны, Kaie раз такой этап - этап становления - переживает сейчас проза «нового реализма». И несмотря на повышенный интерес исследователей к современной литературе, специфику, генезис, особенности развития и типологию «нового реализма» нельзя признать изученными. Это и определяет новизну нашего исследования.

Научная новизна данной работы состоит и в том, что в ней делается попытка осуществить системное изучение ключевых элементов эстетики «нового реализма». В процессе анализа художественных текстов ставятся и решаются вопросы, которые еще не были предметом исследования: способы создания хаотической картины мира, функции самомифа в жизни героев прозы «нового реализма», приемы реализации «советского мифа» в художественном целом произведений и другие.

Актуальность работы обусловлена необходимостью систематизации, анализа и введения в научный оборот произведений, практически не исследованных критикой. Диссертационное исследование становится частью работы по прояснению и систематизации картины современного литературного процесса, развернутой в настоящее время историками и теоретиками литературы. Поскольку «новый реализм» - явление достаточно молодое, находящееся в постоянном развитии, на данном этапе представляется возможным подвести только промежуточные итоги, выработать только приблизительное представление о характерном для этого течения творческом методе, выделить доминанты, тенденции эстетического характера, свойства метода, находящиеся в движении, в развитии.

Все возрастающая потребность строить исследовательские обобщения на более твердой методологической основе диктует необходимость типологического изучения литературы. Особенно интересным и важным является в настоящее время изучение типологии реализма в русской литературе XX века, в том числе и в аспекте его взаимопересечения с другими ведущими литературными направлениями.

Поэтому цель нашей работы состоит в том, чтобы раскрыть специфику художественно-философской концепции мира и человека в прозе «нового реализма», что позволит осмыслить специфику этого направления как явления синтетического, сочетающего элементы как реалистической, так и постмодернистской эстетики.

В связи с этим необходимо решить следующие задачи:

1. выявить особенности пространственно-временных отношений, семантический потенциал хронотопа в прозе «нового реализма»;

2. изучить генезис, типологию и способы создания образа маргинального героя;

3. определить значение одного из ведущих мотивов прозы «нового реализма» - мотива «маски» - в художественно-философской концепции произведений;

4. исследовать принципы и приемы реализации проблемы судьбы в жизни героев современной литературы;

5. проследить интертекстуальные связи современной прозы, рассмотрев функции цитат и реминисценций.

Выбранный аспект исследования предопределяет организацию материала не по монографическому, а по проблемному принципу, что отражается в структуре нашей работы.

В I главе рассматривается специфика картины мира в прозе «нового реализма», прежде всего таких фундаментальных, атрибутивных характеристик бытия, как пространство и время.

Во II главе представлен весь спектр вопросов, связанных с концепцией человека, реализованной в литературных произведениях этого направления: проблема маргинальносш героя, раздвоенности его существования, детерменированности его судьбы, «масочности» как доминанты его поведения.

В III главе исследуется мифологический пласт поэтики современной прозы, причем понятие «мифология» трактуется нами предельно широко: от античной системы мировоззрения до «авторских мифов» о мире и месте в нем человека и глобального общественно-политического «советского мифа».

Предметом анализа в нашей работе являются произведения Н.Горлановой и В.Букура («Роман воспитания»), А.Дмшриева («Воскобоев и Елизавета»), С.Есина («Казус, или Эффект близнецов»), В. Золотухи («Великий поход за освобождение Индии»), А.Лаврина («Смерть Егора Ильича»), А.Мелихова («Дары нищего», «Горбатые атланты», «Изгнание из Эдема», «Так говорил Сабуров», «Эрос и Танатос, или Вознагражденное послушание»), М.Палей («Евгеша и Аннушка», «Кабирия с Обводного канала», «Поминовение», «Сказки Андерсена»), В.Пелевина («День бульдозериста», «Желтая стрела», «Жизнь насекомых», «Омон Ра», «Чапаев и Пустота»), Л.Петрушевской («Бал последнего человека», «Время ночь», «Песни восточных славян», «Страна»), И.Полянской («Жизель», «Игра», «Между Бродвеем и Пятой авеню», «Куда ушел трамвай», «Предлагаемые обстоятельства», «Средь шумного зала Казанского вокзала»), Ю.Ряшенцева («В Маковниках. И больше нигде»), А.Саломатова («Синдром Кандинского»), А.Слаповского («Вещий сон»), Т.Толстой («Милая Шура», «Соня», «Сюжет», «Лимпопо», «Река

Оккервиль», «Факир»), Л.Фоменко («Соковыжималка»), М.Харитонова («Линии судьбы, или Сундучок Милашевича», «Провинциальная философия», «Прохор Меныпутин», «Этюд о масках») и некоторых других.

При выборе материала для исследования мы руководствовались стремлением охватить все течения в русле «нового реализма» и представить разнообразие жанрового диапазона современной прозы (рассказы, повести, романы, циклы рассказов и даже своеобразные романные циклы), чтобы дать как можно более полный и точный «портрет» интересующего нас явления. Не случайно объектом нашего внимания становятся именно прозаические произведения. Ведь, как проницательно заметил М.Липовецкий, «именно проза всегда наиболее зримо проявляет как зрелые качества литературного явления, так и его скрытые дефекты и внутренние противоречия».

Теоретической базой работы являются исследования по проблемам реалистической эстетики М.М.Бахтина, Ю.Б.Борева, Н.Л.Лейдермана, Д.С.Лихачева, Ю.М.Лотмана, В.П.Скобелева, В.И.Тюпы и других, а также разработки ведущих теоретиков постмодернизма, таких как И.П.Ильин, В.Курицын, М.Н.Липовецкий, Б.М.Парамонов, И.П.Смирнов, М.Н.Эпштейн и другие. Нами были изучены и работы западных исследователей по проблеме постмодернизма: Р.Барта, Дж. Батлера, Ф.Джеймсона, Ж.-Ф.Лиотара, Д.Лоджа, О.Паса, И.Хассана, Л.Хеймана, У.Эко и других.

Кроме того, в качестве общетеоретической и методологической основы нами были использованы труды ведущих представителей смежных областей гуманитарного знания: философов (В.Библера и М.Мамардашвили), социологов (Ю.Кашука, Е.Старикова, Фейерабенда), культурологов (Х.Гюнтера, К.Кларк, Э.В.Соколова, В.Тэрнера), а также работы по проблеме хаосологии лауреата Нобелевской премии по физике И.Пригожина.

Системный анализ «нового реализма» как целостного литературного течения современной прозы был бы невозможен при использовании какого-либо одного метода исследования. И потому в работе используется сочетание текстологического анализа, историко-литературного, системно-структурного и сравнительно-типологического методов, а также элементов рецептивного анализа и теоретического исследования.

Основные положения и выводы работ были апробированы автором на итоговых научных конференциях преподавателей и аспирантов в Казанском государственном университете (1998 г.) и Татарском государственном гуманитарном институте (1997, 1998, 1999 гг.), на XXV Зональной конференции литературоведческих кафедр университетов и педагогических институтов Поволжья и Бочкаревских чтениях «Проблемы современного изучения русского и зарубежного историко-литературного процесса» (Самара, 1996), II Республиканской конференции молодых ученых и специалистов (Казань, 1996), Межрегиональной научно-практической конференции «Диалог культур: XXI век» (Балашов, 1996), Ш Кормановских чтениях (Ижевск, 1997), II Веселовских чтениях «Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма» (Ульяновск, 1997), Международных научных конференциях «Филология на рубеже XX - XXI веков» (Пермь, 1996), «Литературный текст: проблемы и методы исследования» (Тверь, 1997), «Художественный текст и культура» (Владимир, 1997), «Языковая семантика и образ мира» (Казань, 1997), «А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков» (Казань, 1998).

Результаты исследования отражены в следующих публикациях в научных сборниках:

1. Антиутопические тенденции в повести Виктора Пелевина «Желтая стрела» II Проблемы современного изучения русского и зарубежного историко-литературного процесса: Материалы XXV Зональной научно-практической конференции литературоведов Поволжья и Бочкаревских чтений. -Самара: Изд-воСамар.гос. пед. ин-та, 1996. - С. 202 - 204

2. Мотив небытия в прозе «нового реализма» // Аспекты гуманитарных исследований: Материалы итоговой конференции Татарского государственного гуманитарного института за 1997 год. - Казань, 1998. - С. 45 - 52

3. «Новый реализм» в современной русской литературе // Диалог культур: XXI век: Тезисы докладов и сообщений межрегиональной конференции по культурологии / Балашов, гос. пед. ин-т. -Балашов, 1996.-С. 83-85

4. 0 тенденциях развития современной русской прозы // Филология на рубеже XX - XXI веков: Тезисы Международной научной конференции, посвященной 80-летию Пермского университета-Пермь: Изд-во Перм. гос. ун-та, 1996. - С. 26 - 28

5. Образ Пушкина в прозе «нового реализма» И А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков: Тезисы Международной научной конференции, посвященной 200 - летию со дня рождения А.С.Пушкина. - Казань: УНИПРЕСС, 1998. -С. 50-52

6. Поэтика прозы Виктора Пелевина // Вторые Майминские чтения / Псков, гос. пед. ин-т. - Псков, 1998. - С. 57 - 66

7. Проблема времени и пространства в повести В.Пелевина «Желтая стрела» // II Республиканская научная конференция молодых ученых и специалистов: Тезисы докладов.- Казань: Изд. центр «ДАС» КСК КГУ, 1996. - Книга 7: Человек и общество. - С. 76

8. Проблема маргинального героя в прозе 1980 - 90-х годов // Ученые Записки Татарского государственного гуманитарного института. - 1997, -М1- С. 30 - 51

9. Проза «нового реализма» в контексте литературы 1980 - 90-х годов XX столетия.// Гуманитарные науки: проблемы и аспекты изучения: Материалы итоговой научной конференции Татарского государственного гуманитарного института за 1996 год. -Казань, 1997.- С. 25 - 30

10. Пушкин и проза «нового реализма» // Ученые Записки Казанского университета. - Т, 136: А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков. - Казань: УНИПРЕСС, 1999. - С. 85-89

11. «Сабуровская» трилогия А.Мелихова в литературном и общекультурном контексте // Художественный текст и культура: Материалы Международной научной конференции. - Владимир: Изд-во Владимир, гос. пед. ун-та, 1997. - С. 105 -108

12. Способы создания фантастической реальности в современной русской прозе (на материале произведений В,Пелевина) .// Гуманитарное знание на пороге XXI века.: Материалы Международной научной конференции / Удмурт, гос. ун-т. -Ижевск, 1997. - С. 99

13. Функции цитат и культурологических ассоциаций в прозе «нового реализма» // Языковая семантика и образ мира: Тезисы Международной научной конференции, посвященной 200 - летаю Казанского государственного университета. - Казань: Изд-во Каз. гос. ун-та, 1997. - Кн. 2. - С. 206 - 208

14. Функционирование элементов второй реальности в прозе Александра Мелихова // Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма; Вторые Веселовские чтения: Материалы Межвузовской научной конференции / Ульянов, гос. пед, ун-т. - Ульяновск, 1998, - С. 33 - 38

15. Энтомологические мотивы в прозе «нового реализма» // Актуальные проблемы филологии в ВУЗе и школе: Материалы XIII Тверской межвузовской конференции ученых-филологов и школьных учителей. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1998. -С, 13-15

16. The ways of creating fictional reality in contemporary russian prose (based on the works of V.Pelevin) // Humanities on the threshold of the XXI century: Materials of the International

Conference / University of central Florida (OrJando). - Izhevsk, 1997.

17. «Бедная Лиза» Н.М.Карамзина и повесть А.Дмитриева «Воскобоев и Елизавета» (К вопросу о художественной интерпретации классики). - 0,3 печ. л. (в печати)

18. Жанр «романа воспитания» в прозе «нового реализма». -0,2 печ. л. (в печати)

19. Проблема судьбы в прозе 1980 - 90-х годов. - 0.5 печ. л. (в печати)

20. Семантика мотива «маски» в современной русской прозе. 0,2 печ. л. (в печати)

21. Семантический потенциал цитат и культурологических ассоциаций в прозе «нового реализма». - 0,3 печ. л. (в печати)

22. Функции языковой игры в прозе «нового реализма».- 0,1 печ. л. (в печати)

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Насрутдинова, Лилия Харисовна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, в результате проведенного исследования мы пришли к выводу, что основной приметой художественно-философской концепции прозы «нового реализма» можно с уверенностью считать устремленность к тотальному диалогу, пронизывающему все уровни текста: от стилистики до характера, от сюжета до системы авторских оценок. Этот диалог воплощается и в концепции мира и человека. Его составляющими неизбежно становятся элементы реалистической и постмодернистской эстетики, поскольку смена «парадигм художественности» - процесс не революционный, а эволюционный. «Новая культурная парадигма, - считает автор этой теории, В.И.Тюпа, - . прежние нормы художественности диалектически. «снимает», вбирая в себя в качестве подчиненного, ослабленного элемента.»

Прежде всего необходимо отметить, что в прозе «нового реализма» субъектом диалога становится не всевластный и всезнающий автор - демиург, а ограниченный в своих возможностях обычный человек - герой, нйб"щий в окружающем его мире цель и смысл жизни, экзистенциальное оправдание своего существования.

Именно поэтому в центре внимания современной литературы нередко оказывается герой ищущий, думающий о смысле жизни, о состоянии общества и своей ответственности перед людьми. Это резко противоречит постмодернистской теории о том, что человек есть суть, основанная лишь на самой себе, существующая и ищущая спасение только в себе, ибо все внешнее враждебно его природе. Хотя эта теория и находит отражение в прозе «нового реализма», реализуясь в мотиве тотального одиночества героя, его обреченности на непонимание, однако этот мотив в контексте современной литературы компенсируется стремлением героев прорвать границы собственного Я, в слиянии с другими обрести уверенность в реальности и значимости своего существования.

Более того, доминирующим в прозе «нового реализма» является важнейший закон реалистического изображения жизни -детерменизм, обусловленность образа героя социальным фоном: бытовыми (среда), историческими (эпоха), духовными (культура) обстоятельствами его существования. Причем наследие реализма проявляется не столько в анализе детерменированности человеческих характеров и судеб, сколько в изображении ответной реакции мыслящего героя на сложившиеся условия жизни.

Важно подчеркнуть, что возвращения к реализму, в классическом смысле этого слова, все же не происходит: драма человеческой судьбы разыгрывается в хаотически-многослойном, противоречивом, поливалентном мироздании постмодернизма. Поэтому пространство и время в прозе «нового реализма» - не цельные, а дискретные, они разбиты на автономные хронотопы, в каждом из которых своя логика структурной организации бытия. В прозе «нового реализма» цельным оказывается лишь пространство - время, сотканное из узнаваемых реминисценций.

Причем обыгрывшотся образы истории и сюжеты искусства, весь спектр накопленных в культуре языков и стилей. Это дает возможность преодолеть ограниченность всех существующих языков и стилей, выйти на уровень некого метаязыка, к обретению которого и была устремлена поэтика постмодернизма.

Однако бытийственный хаос представлен в произведениях подобного плана не культурным многоголосием, а сплетением социальных, бытовых, исторических, психологических и, в том числе, культурных обстоятельств. А это уже примета реалистической эстетики.

В то же время образ повседневного и вечного, непреодолимого и бесконечного хаоса в прозе «нового реализма» моделируется именно за счет эмшшцирования в произведениях постмодернистских максим. Так, относительность как главная эстетическая позиция постмодернизма допускает релятивность и метафизических таинств, даже утрату экзистенциального смысла

КС современной литературе возможно некое двойное бытие, бытие по обе стороны смертного порога, отменяющее характерное для реалистической эстетики метафизическое переживание предельных вопросов бытия. Потеряв свойство исключительности, смерть лишает мир, запечатленный на страницах прозы «нового реализма», и реального, и метафизического предела.

В то же время феномен будничного существования после конца света естественен, даже логичен для этого литературного направления, возникшего как преодоление и в то же время своеобразное продолжение постмодернизма. Ведь постмодернизм, как остроумно заметил М.Эпшнейн, является «для искусства тем же, чем для религии эсхатология».

Таким образом, в прозе «нового реализма» находят отражение элементы реалистической и постмодернистской эстетики, в результате чего рождается совершенно особое, новое художественное целое, в котором уживаются порой даже взаимоисключающие моменты, причем «заимствования» из предшествующих литературных систем в свете новой «парадигмы художественности» так переосмышваются и акцентируются, что приобретают иное, ранее не характерное для них содержание.

На типологический характер взаимоотношений «нового реализма» с предшествующими литературными направлениями указывают и наблюдения Ю.М.Лотмана, сделанные им в статье «Ассиметрия и культура». В этой работе ученый выделяет два основных, сменяющих друг друга, типа культур. «Левополушарная» культура отличается тенденцией к замыканию в изолированном семиотическом мире, открывает свободу игре, вырабатывает более тонкие, в сравнении с уже существующими, инструменты внесемиотичоского анализа. (Очевидно, что под эту характеристику подпадает постмодернизм.) Ей на смену неизменно приходит «правополушарная» культура, в которой семиозис обращен на содержательную интерпретацию полученных от культуры первого типа семиотических моделей в контексте внетекстовой реальности, что придает этим моделям реальное- бытие в ряду других объектов. И именно такую роль в современной литературной ситуации играет «новый реализм».

Сложность, можно сказать, противоречивость «парадигмы художественности» «нового реализма» является не только следствием эстетического синтеза, но и отражением необычайной сложности самой современной эпохи, с ее причудливым переплетением противоречивых тенденций.

Результаты нашего исследования могут быть использованы в учебных курсах по современной русской литературе, а также как основа для дальнейшего изучения прозы «нового реализма», в частности таких структурных элементов художественного мира произведения, как образ автора, символика, категория игры.

Кроме того, выработанная в процессе исследования методика может быть использована при изучении творчества других современных писателей, а также новых произведений тех авторов, к которым мы обращались в данной работе (поскольку все они ныне здравствуют и творчески активны).

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Насрутдинова, Лилия Харисовна, 1999 год

1. Битов А. Вкус // Огонек. 1987. - № 17. - С, 22 - 25

2. Бутов М. Музыка для посвященных // Знамя. 1995. - Ке 3. -С. 80 -101

3. Волос А. Кудыч // Новый мир. 1992. - М? 2. - С. 111 -148

4. Головин Г. День рождения покойника // Последний этаж: Сборник современной прозы. М.: Книжная палата, 1989. -С. 297 - 376

5. Горланова Н., Букур В. Роман воспитания // Новый мир. 1995. -№8.-С. 49-92; №9.- С. 62-99

6. Дмитриев А. Воскобоев и Елизавета Н Дружба народов. 1992. -Ко 7. - С. 3 - 41

7. Дмитриев А. Поворот реки // Знамя. ¡995. - № 8. ~ С. 129 -161

8. Есин С. Избранное. М.: Терра, 1994. - 695 с.

9. Золотуха В. Великий поход за освобождение Индии // Новый мир. - 1995. -СЛО -97

10. Королев А. Ожог линзы. М.: Сов. писатель, 1988. 365 с.

11. Кургатников А. Обыкновенный жук // Новый мир. 1992 . -№ 6.-С. 123-125

12. Лаврин А. Люди, звери и ангелы: Проза жизни. М.: Моск. рабочий, 1992. - 220 с.

13. Мелихов А. Горбатые атланты // Звезда. 1994. - № 9. - С. б - 86

14. Мелихов А. Дары нищего // Звезда. 1993. - № 12. - С. 3»44

15. Мелихов А. Изгнание из Эдема. Исповедь еврея // Новый мир. -1994. ~№ 1.-С. 3- 104

16. Мелихов А. Провинциал. Л.: Сов. писатель, 1986. - 285 с.

17. Мелихов А. Так говорил Сабуров//Нева. 1992. - № i I / 12. -С. 147 - 260

18. Мелихов А. Эрос и Танагос, ми Вознагражденное послушание //

19. Нева. 1993. - № 12. - С. 6 - 64

20. Палей М. Кабирия с Обводного канала // Новый мир. 1991. -№3.- С. 47-81

21. Палей М. Отделение пропащих. М.: Моск. рабочий, 1991. - 223 с.

22. Пелевин В. Желтая стрела: Повести и рассказы. Мл Вагриус, 1998.-432 с.

23. Пелевин В. Жизнь насекомых II Знамя. 1993.-№ 4. - С. 6 - 65

24. Пелевин В. Омон Ра // Знамя. 1992. - № 5. - С, 11 -63

25. Пелевин В. Чапаев и Пустота. М.: Вагриус, 1996. - 397 с.

26. Пегрушевская Л. Собрание сочинений: В 5 т. Харьков: Фолио; М.: ТКО «АСТ», 1996

27. Полянская И. Пенал. Сон. Жнзель // Знамя. 1993. - № 5. -С. 92 -109

28. Полянская И. Предлагаемые обстоятельства. М.: Мол. гвардия, 1988.-264 с.

29. Ряшенцев Ю. В Маковниках. И больше нигде // Октябрь. -1994.-jNo5.-C.4-47; №6.-С, 68-117; №7. С. 36 - 109

30. Саломатов А. Синдром Кандинского // Знамя. 1994. - № 4.1. С. 76-137

31. Слаповский А, Вещий сон // Знамя. 1994. -№ 3. - С, 13 - 81

32. Толстая Т. Любишь не любишь. - М.: Оникс, ОЛМА-ПРЕСС, 1997.-384 с.

33. Фоменко Л. Соковыжималка. Екатеринбург: Средне - Уральскоекниж. изд-во, 1996. 123 с.

34. Харитонов М. Возвращение ниоткуда II Знамя. 1995. - № 1. -С. 56-91; № 2.-С, 65-117

35. Харитонов М. День в феврале. М.: Сов. писатель, 1988. - 510 с.

36. Харитонов М. Линии судьбы, или Сундучок Милашевича // Дружба народов. 1992. - № 1. - С. 38 - 117; № 2. - С. 94-17836, Харитонов М. Провинциальная философия // Новый мир, -1993.-№ U.-C.7-86

37. Щербакова Г. Love стория // Новый мир. - 1995. -№11.- С. 3-372» Теоретическая, методическая и научно критическая литература

38. Агеев А. «Выхожу один я на дорогу.» // Знамя. 1994. - № 11.1. С. 180-188

39. Агеев А. Конспект о кризисе: Социокультурная ситуация и литературный процесс // Лит. обоз. -1991. № 3. -С. 15-21

40. Агишева Н. Уроки музыки Людмилы Петрушевской // Моск. новости. 1992. - 13 декабря. - С.22

41. Азиева И.В. Игровая проза Виктора Пелевина // Ярославский педагогический вестник. 1998. ~ № 1. - С. 27 - 31

42. Акимов В. Взгляд из окна «поезда» // Аврора. 1992. -№ П /12. -С, 144- 151

43. Акимов В. После литературы? // Аврора. 1994. - № 11 / 12. -С. 75 - 81

44. Александров Н.Д. Диагноз энтропия // Дружба народов. -1996. - № И.-С. 160-168

45. Александров Н.Д. Новая эклектика // Лит. обоз. 1997. - № 3. -С.27 - 34

46. Александров Н.Д. Синдромы. Некоторые литературные приметы 1997 года // Лит. обоз. 1998. - № I, - С. 58 - 63

47. Александров Н., Одесский М. В ожидании эпоса: Роман и повесть в 1995 году И Лит. обоз. 1996. - № 2. - С, 91 -100

48. Анкудинов К. Внутри после: Особенности современного литературного процесса И Октябрь. 1998. - № 4. - С. 174 - 180

49. Аннинский Л. Так чем же все это кончилось? Заметки о букеровских финалистах // Новый мир. 1995. - № 2. - С. 218 - 227

50. Антонов А. Внуяз: Заметки о языке прозы В.Пелевина и А.Кима И Грани. 1995. - № 4. - С. 47 - 55

51. Арбитман Р. Предводитель серебристых шариков: Альтернативы Виктора Пелевина // Лит. газ. 1993. - 14 июля. - С. 4

52. Архангельский А. проза мира // Новый мир. 1993. - № 1. -С. 233 - 241

53. Архангельский А., Нива Ж., Маркиш С. Урби эт Горби: Русская литература после перестройки: анализ с попыткой прогноза // Дружба народов. 1993. 1. - С. 186 -197

54. Бавильский Д. Война миров: Сны как спасение от реализма //

55. Постскриптум. 1998. -№ 1.-С. 211 -223

56. Бавильский Д. Одиночное плавание методом погружения: Семь романов одного года // Лит. обоз. 1998. - № 1. - С. 64 - 74

57. Бавильский Д. Пепельная среда // Постскриптум. ~ 1996. № 1, С. 262 - 280

58. Бавин С.П. Обыкновенные истории / Рос. гос. б-ка. М., 1995.37 с.

59. Банникова И.А. Имена собственные как фактор организации художественного текста // Текстообразующие потенции языковых единиц и категорий / Барнаул, гос. пед. ин-т. Барнаул. 1990.1. С. 19-26

60. Барзах А. О рассказах Л.Пегрушевской. Заметки аутсайдера // Постскриптум. 1995. - № 1. - С. 244 - 269

61. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989.-616 с.

62. Басинский П. Возвращение: Полемические заметки о реализме и модернизме // Новый мир. 1993. -№ 11. - С. 230 - 238

63. Басинский П. Мерси!. Мерси!. скажет русский реализм агентам постмодернизма, сложившим бедные головы на поле литературной брани // Лит. газ. - 1994. - 7 сентября. - С. 4

64. Басинский П. Новейшие беллетристы: В.Пелевин и А.Варламов: не правда ли, крайности сходятся? // Лит. газ. -- 1997. 4 июня. -С. 11

65. Басинский П. Пафос границы: О постмодернизме // Новый мир. 1995. - № 1. - С, 221 - 223

66. Басинский П. Что такое русский реализм? // Лит. учеба. ~ 1995. -Кн. 2/3.-С, 156-158

67. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. - 502 с.

68. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979. - 320 с.

69. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике. Исследования разных лет. М.: Худож. лит., 1975. - 654 с.

70. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.; Искусство,1986.-444 с.

71. Безродный М.В. Конец Цитаты. СПб: Лимбах, 1996. - 158 с.

72. Берг М. Веревочная лестница // Дружба народов. 1993. -№ 7.- С. 176-194

73. Берг М. О литературной борьбе // Октябрь. 1993. - № 2. -С. 184-192

75. Бергер Д,Г. Пространственный образ мира (парадигма познания) в структуре художественного стиля // Вопр. филос. 1994. - № 4. -С. 114- 128

76. Бердяев Н. Судьба России: Опыты по психологии войны и национальности. М.: Мысль, 1990. - 206 с.

77. Библер B.C. «Национальная русская идея?» Русская речь! // Октябрь. - 1993. - № 2.-С. 155- 183

78. Библер B.C. Нравственность, Культура. Современность. М.: Знание, 1991.- 421 с.

79. Библер B.C. Три беседы в канун XXI века // Октябрь. 1995. -№ L- С. 165- 176

80. Бирюков С. Сигма авангарда: О тенденциях в современной литературе // Лит. газ. 1993. - 17 февраля. - С. 4

81. Борев Ю.Б. Методология анализа художественного произведения /7 Методология анализа литературного произведения. -- М.: Наука,1988,- С. 3-32

82. Борев Ю.Б. Художественные направления в искусстве XX века: Борьба реализма и модернизма. Киев: Мистецгво, 1986. - 131 с.

83. Булгаков С.Н. Философия имени. СПб: Лимбах, 1996. - 256 с.

84. Бухаркин П.Е. О функции цитаты в повествовательной прозе // Вестник Ленинградского университета. Сер. 2, История, языкознание, литературоведение. - 1990. - Вып. 3. - С. 29 - 44

85. Быков Д. Вот придет Букер //Октябрь. 1995. - № 1. - С. 177 -182

89. Быков Д. Рай уродов Н Огонек. 1993. - № 18. - С. 34 - 35

90. Вайль П. Смерть героя//Знамя. 1992. -№ П.-С. 223- 233

91. Вайль П., Генис А. Принцип матрешки // Новый мир. 1989. -№ 10.-С. 247-250

92. Вайль П., Генис А. Родная речь: Наследство «Бедной Лизы» // Дет. лит. -1991.-М 3. С, 73 - 77

93. Вайсберг М., Лакеев В. К проблеме литературной традиции // Литературный процесс в его жанровом и стилевом своеобразии / Ташк. гос. пед. ин-т. Ташкент, 1987. - С. 85- 93

94. Варламов А, О дне же том и часе никто не знает.:

95. Апокалиптические мотивы в русской прозе конца XX века // Лит. учеба. 1997. - Кн. 5 / 6. - С. 69 - 77

96. Василевский А. Опыты занимательной футуро (эсхато) логии // Новый мир. 1990. - № 5. - С. 258 - 262

97. Вейман Р. История литературы и мифология. М.: Прогресс, 1975.-344 с,96. «Вечные сюжеты» русской литературы: «Блудный сын» идругие. Новосибирск: Изд-во Института филологии, 1996. - 179 с.

98. Вирен Г. Такая любовь // Октябрь. 1989. - № 3. - С. 203 - 205

100. Воронский А.К. Искусство видеть мир. М.: Сов. писатель, 1987.-479 с.

101. Вяльцев А. Незамысловатые жития современных святых. Л.Улицкая и ее критики II Лит. газ. 1998. - 4 марта. - С. 40L Вяльцев А. Ожидание героя // Постскриптум. 1996. - № 2.-С. 269 - 281

102. Габризлян Н. Ева это значит «жизнь»: Проблема пространства в современной русской женской прозе II Вопр. лит. - 1996. -Вып. 4.-С. 31 -71

103. Габриэлян Н. Фантомные пространства требуют человеческих жертв: О современной русской женской прозе II Обществ, науки и соврем-ть. 1993. - № З.-С. 173- 182

104. Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. М.: Сов. писатель, 1990. -315 с.

105. Геворкян Э. Книги мертвых // День и ночь. 1994. - К» 5. -С. 175-184

106. Генис А. Виктор Пелевин: Границы и метаморфозы // Знамя. -1995.-М 12.- С, 210-214

107. Генис А. Лук и капуста II Знамя. 1994. - № 8. - С. 188 - 200

109. Генис А. Поле чудес. В.Пелевин II Звезда. 1997. - № 12. -С. 230 - 233

110. Генис А. Рисунок на полях. Т.Толстая // Звезда. ~ 1997. -№ 9. С. 228 - 230

111. Генис А. Треугольник: Авангард, соцреализм, постмодернизм // Иностр. лит. 1994. - № 10. - С. 244 - 248

112. Генис А., Вайль II. Приподнятая целина: О современной русской литературе // Моск. новости. 1992. - 26 января. - С. 22 - 23

114. Голубков М. Химеры из хаоса: Литература на обломках империи//Новый журнал. 1993. -Кн. 190-191.-С. 293-303

115. Границы в современной литературе // Вестник новой лит. -1994. № 7. - С, 250 - 269

116. Гройс Б. Рождение соцреализма из духа русского авангарда // Вопр. лит. 1992. - Вып. 1. С. 42-61

117. Грушко Б.» Медведев Ю. Словарь имен. Нижний Новгород: «Три богатыря» и «Братья славяне», 1997. - 656 с.

118. Гудков Л., Дубин Б. Без напряжения.: Заметки о культуре переходного периода // Новый мир. 1993. - № 2. - С. 242 - 253

119. Гуревич A.M. Динамика реализма (в русской литературе XIX века). М.: Просвещение, 1994, - 154 с.

120. Гюнтер X. Железная гармония: Государство как тотальное произведение искусства // Вопр. лит. 1992. - Вып. 1. - С. 27 - 41

121. Гюнтер X. «Сталинские соколы» (Анализ мифа 30-х годов) // Вопр. лит. 1991.- Вып. 6. - С. 122 - 141

123. Дарк О. Миф о прозе // Дружба народов. 1992. - № 5.1. С. 219-232

124. Два мнения о романе В.Пелевина «Чапаев и Пустота» // Лит. газ. -1996.-29 ма^.- С. 4

125. Дедков И. Любить? Ненавидеть? Что еще?. Заметки о жтературе, истории и нашей быстротекущей аосурдаои жизни.-М.: ИЦ «АИГО XX», 1995.- 156 с.

126. Дедков И. Метаморфозы маленького человека, или Трагедия и фарс обыденности // Последний этаж. М„; Книж. палата. 1989. -С. 417 -429

128. Добренко Е. Формовка советского читателя: Социальные иэстетические предпосылки рецепции советской литературы. -СПб.: Гумакит. агентство «Академ, проект», 1997. -323 с.

130. Ермолин Е. На тот свет и обратно: Советский опыт в прозе последних лет // Континент. 1994. - № 81.-С. 337 - 360

131. Ермолин Б. Собеседники хаоса: К дискуссии о постреализмев литературе конца XX века // Новый мир. 1996, ■- Ке б. -С. 212 -240

132. Ерофеев В. Новая смена вех: О путях развития русскойлитературы // Рос. газ. 1993. - 4 января. - С. 4

133. Есин А.Б, «В формах самой жизни» или преображая реальность? //

134. Лит. учеба, 1986. - № 1. - С. 162 - 170

135. Есин А.Б. Полемическая интерпретация как форма бытования классики // Классика и современность. М.: йзд-во Москов.ун-та, 199!, С. 120 - 128

137. Жизнь и смерть. М.: Знание, 1990. - 64 с.

138. Жолковский А.К. В минус первом и минус втором зеркале: Т.Толстая, В.Ерофеев ахматовиана и архетипы // Лит. обоз. -1995.-№> 6.-С. 25-41

139. Журавлев А.П. Звук и смысл. М.: Просвещение, 1991. - 156 с.139» Задражилова М. Цари, святые и поэты // Дружба народов. -1997.-Ко 8.-С. 185-191

140. Зайцева А.Р. Эстетика русского литературного «андерграунда» // Поэтика русской прозы XX века / Башкир, гос. ун-т. Уфа, 1995. - С. 36 - 57

141. Замятин Е.И. Новая русская проза Н Русское искусство. 1923. -№ 2-3.- С. 54-71

142. Зись А., Гангнус А. Мифы социалистического реализма? // Лит. газ. 1989. - 17 мая. - С. 3

143. Золотоносов М. Букеров ковчег: Заморская премия на русский литературный «тощак» // Моск. новости. 1993. - Декабрь. -С. 4

144. Золотоносов М. Исповедь «полтинника», или Записки одного Каценеленбогена // Моск. новости. 1993. - 21 ноября. - С. 4

146. Золотоносов М. Постмодернизм и окресности // Согласие.1991.-М 7. С, 190-197

147. Иваницкая Е. Бремя таланта, или Новый Заратустра //

149. Иваницкий В. Эпоха новой анонимности // Знамя. 1994.7. .С. i 94 202

150. Иванова H. Намеренные несчастливцы?: О прозе «новой волны» // Дружба народов. 1989. - № 7. - С. 239 - 253

151. Иванова Н. Пейзаж после битвы И Знамя. ~ 1993. №> 9. -С. 189-198

152. Иванова Н. После: Постсоветская литература в поисках новой идентичности // Знамя. 1996. - № 4. - С. 214- 224

153. Иванова Н. Преодолевшие постмодернизм // Знамя. 1998. -Ко 4.-С. 193- 204

154. Иванова Н. Пройти через отчаяние // Юность. 1990. - № 2. -С.89 - 94

155. Иванова Н. Сладкая парочка // Знамя. 1994. - №? 5.-С. 186-197

156. Иванченко А. На театре жизни // Урал. 1990.- № 5. - С. 184- 185

157. Ильин И.П. «Постмодернизм»: Проблемы соотношения творческих методов в современном романе Запада // Современный роман: Опыт исследования. М.: Наука, 1990. - С. 255 - 279

158. Ильин И.П. Проблема личности в литературе постмодернизма: Теоретические аспекты // Концепция человека в современной литературе, 1980-е годы. -М.: ИНИОН, 1990.-С. 47-70

159. Ильин И. П.Стилистика интертекстуальности: Теоретические аспекты // Проблемы современной стилистики. М.: ИНИОН. 1989.-С. 186- 207

160. Имя судьба. - М.: Соврем, писатель, 1993. - 132 с.

161. Имя сюжет - миф. Проблемы русского реализма. - СПб.: Сов. писатель, 1996. - 176 с.

162. Исупов К.Г. Поэтика хронотопа // Даугава. 1988. - № 2. -С, 123-125

163. Исупов К.Г. Русская философская танатология // Вопр. филос. -1994.-М З.-С. 106-114

164. Каган М.С. Время как философская проблема // Вопр. филос. -1982. -№ 10.-С. 117-124

165. Каган М.С. О философском уровне анализа отношений искусства к пространству и времени // Пространство и время в искусстве. JI.: ЛГИТМИК, 1988.-С. 22-28

166. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. - 415 с.

167. Камю А. Творчество и свобода. М.: Радуга, 1990. - 602 с.

168. Камянов В. Ввверх дном. Заметки о люмпенизации культуры // Лит. обоз. 1994. - № 5/6.-С 17- 23

169. Камянов В. Космос на задворках // Новый мир. 1994. - № 3. -С. 227 - 238

170. Камянов В. Проводы без почестей // Звезда. 1991. - № 10. -С.166-175

171. Канчуков Б. Рецензия на циклы Л.Петрушевской «Песни восточных славян» и «Реквиемы» // Лит. обоз. 1991. - № 7. -С, 29 - 30

173. Карпенко Ю.А. Имя собственное в художественной литературе //

174. Науч. доклады высш. школы. Фшгол. науки. 1986. - № 4. -С. 34 - 40

175. Катаева Е.Г. Художественная традиция как категория исторического развития искусства // Вестник Москов. ун-та. -Сер. 7, Философия. 1989. - № 3. -- С. 26 - 35

177. Кашук Ю. После утопии, над Атлантидой: Размышления над страницами двух статистических сборников // Книж. обоз. 1989. -1 сентября (№ 3.5). - С, 7, 10

179. Кириленко В. Беспокойство духа // Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. М.: Политиздат, 1973. - С. 3 -17

180. Кларк К. Сталинский миф о «великой семье» /7 Вопр. лит. -1992. Вып. 1,- С. 72-96

181. Ковалева Pi. Миф: повествование, образ и имя // Лит. обоз. -1995.-М 3. С. 92-94

182. Козлов A.C. Мифологическое направление в литературоведении США. М.: Высш. школа, 1984. - 175 с.

183. Колобаева Л.А. Символ как хранитель и возмутитель классических традиций // Классика и современность. М.: Изд-во

184. Москов. ун-та, 1991. С. 207 - 216

185. Комина Р.В. Типология хаоса: О некоторых характеристиках современной литературы // Вестник Перм. ун-та. 1996. - Вып. 1. -С, 74 - 82

186. Кондаков Б.В., Кондаков И.В. Классика в снеге современнойинтерпретации // Классика и современность.- Мл Изд-во Москов.ун-та, 1991. ~ С. 20-48

187. Корнев В. Соблазны ницшеанства // Алтай. 1994. - № 2. -С. 130-139

188. Корнев С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? Об одной авантюре ВЛелевина // Нов. лит. обоз. 1997. - № 28. - С. 244 - 259

189. Корнилова E.H. К теории традиционных литературных сюжетов и образов // Познавательная традиция: философско-методологический анализ. М.: Филос. о-во СССР, 1989. -С. 166-186

191. Крохмаль Е. Размышления у разбитого корыта.// Грани. 1990. -M 157. - С. 311 -317

192. Крохмаль Е. Черная кошка в «темной комнате» // Грани.1990.-М 158.- С. 288-292

193. Кругликов В.А. Пространство и Время «Человека культуры» // Культура, человек и картина мира. М.: Наука, 1987. -С. 167-197

194. Кудимова М. Живое это мертвое. Некромир в произведениях Людмилы Петрушевской // Книж. обоз. «Ex libris НГ». - 1997. - декабрь (№ 20). - С, 3

197. Кузнецова Е. Мир героев Петрушевской // Соврем, драматургия. 1989. - №> 5. - С. 249 - 250

198. Куралех. А. Быт и бытие в прозе Л.Петру пгевской // Лит. обоз. -1993. № 5. - С. 63 - 67

200. Курицын В. Журналистика 1993 1997. - СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 1998.- 199 с.

201. Курицын В. О сладчайших мирах // Знамя. 1995. - № 4. -С. 191 - 201

203. Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992, - № 2. - С. 225 - 231

204. Курский Л. «Исповедь»: Заметки о современной русской прозе // Волга. 1997. - № 9/10. - С. 220 - 226

205. Кучерская М. Не все пропало // Новый мир. 1992. - № 6. -С. 238 - 240

206. Кучкина О. Поэма о квадратных метрах // Лит. обоз. 1991. -№ 3. - С. 51 - 52

207. Кьеркегор С. Страх и трепет. Мл Республика, 1993. - 383 с.

208. Латынина А.Н. За открытым шлагбаумом: Литературная ситуация конца 80-х. -М.: Сов. писатель, 1991. 330 с.

210. Латынина А.Н. Творец и комментатор // Лит. обоз. 1994. -№5/6.- С. 34-35

211. Лейдермая Н.Л. Жанровая система литературных направлений и течений // Взаимодействие метода, стиля и жанра в советскойлитературе. Свердловск, Изд-во Свердлов, гос. пед. ин-та, 1988.- С. 4- 17

212. Лейдерман Н.Л. Живые традиции и мертвые догмы // Социалистический реализм; С разных точек зрения. М.: Сов. писатель, 1992. - С. 295 - 308

213. Лейдерман Н.Л. Русская литературная классика XX века. -Екатеринбург: Изд-во Урал, гос. пед, ун-та, 1996. 308 с.

214. Лейдерман Н.Л., Барковская Н.В. Введение в литературоведение. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 1992. -259 с.

215. Лейдерман Н.Л., Лшговецкий М.Н. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир. 1993. - № 7. -С. 233 - 252

216. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Между хаосом и космосом: Рассказ в контексте времени // Новый мир. 1991. -№ 7. - С. 240 - 257

219. Липовецкий М.Н. Апофеоз частиц, или Диалоги с Хаосом // Знамя. 1992. - № 8.- С. 214- 224

220. Липовецкий М.Н. Диапазон «промежутка»: Эстетические теченияв литературе 80-х годов // Обществ, науки и соврем-гь. 1393. 1. L- С. 51 -57

222. Липовецкий М.Н. Закон крутизны // Вопр. лит. 1991. -Вып. 6. - С. 3 - 36

223. Липовецкий М.Н. Изживание смерти: Специфика русскогопостмодернизма // Знамя. 1995. -№ 8, - С Л 94 - 205

224. Липовецкий М.Н. Память жанра как теоретическая проблема: К истории вопроса II Модификация художественных систем в историко-литературном процессе. Свердловск: Изд-во Урал. гос. ун-та, 1990. - С. 5-18

225. Липовецкий М.Н. Патогенез и лечение глухонемоты // Новый мир. 1992. - № 7. - С. 213 - 223

226. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 1997. -318 с.

227. Липовецкий М.Н. «Свободы черная работа». Свердловск:

228. Средне Уральское книжное изд-во, 1991. - 272 с.

229. Липовецкий М.Н. Современность тому назад II Знамя. 1993.10.-С, 229- 232

230. Липовецкий М.Н. Трагедия и мало ли что еще II Новый мир. -1994.-№ 10. С. 180-189

231. Литература и мифология. Л.: Изд-во Ленинград, гос. пед. ин-та, 1975. - 143 с.

232. Литература конца XX века: упадок или поиски новых путей? // Лит. учеба. 1991. -Кн. 2. - С. 98-104

233. Литература конца XX века: упадок или поиски новых путей? // Лет. учеба. 1992. - Кн. 1 / 2 / 3. - С. 69 - 73

234. Литература последнего 10-летия тенденции и перспективы. По материалам обсуждения за «Круглым столом» в редакции журнала «Вопросы литературы»: Выступления И Вопр. лит. -1998.-Вып. 2.-С. 3-82

235. Литсобытие 94 Н Дружба народов. - 1995. - № 1. - С. 150 -158

236. Литсобытие 95 // Дружба народов. ~ 1996. - № 1.- С. 169- 181

237. Литсобытие 96 // Дружба народов. - 1997. 1.-С. 174-198

238. Лихачев Д.С. Избранное. Великое наследие. Записки о русском. СПб: «Logos», 1997. - 560 с.

239. Лихачев Д.С. Литература реальность - литература.- Л.: Сов. писатель, 1984. - 271 с.

240. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л.: Наука, 1967.-352 с.

241. Лихачев Д.С. О филологии. М.: Высш. школа, 1989. - 206 с.

242. Лихина Н.Е. Актуальные проблемы современной русской литературы: Постмодернизм. Калининград: Изд-во Калинингр. гос. ун-та. 1997. - 56 с.

243. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. -М.: Искусство, 1995. 319 с,

244. Лотман Ю.М. Ассиметрия и диалог II Труды но знаковым системам: Текст и культура / Тарт. ун-т. Тарту, 1983. - Т. 16. -С, 15-30

245. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. - 348 с.

246. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин: Александра,1992 Î993

247. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М,: Прогресс Гнозис, 1992. -270 с.

248. Лотман Ю.М. Статьи по типологии культуры / Тарт ун-т. -Тарту, 1973.-95 с.

249. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970. - 384 с.

250. Лямпорт Е. Призрак бродит по России: Его имя -Антисоцреализм // Независ, газ. 1994. - 17 ноября. - С. 7

251. Магазаник Л.Э. Опыт анализа произведения в его литературном и общекультурном контексте // Методология анализа литературного произведения. М.: Наука, 1988. - С. 133 -158

252. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. Мл Наука,1989, 413 с,

253. Мамардашвили М.К. Стрела познания. Набросок естественно-исторической гносеологии. Мл «Языки русской культуры», 1997.-304 с.

254. Манн Ю. Карнавал и его окрестности в литературе // Вопр, лит. 1995. - Вып. 1.-С. 154- 182

255. Марков В.А. Литература и миф: проблема архетипов // Тыняновский сборник. Рига: Зииатне, 1990. - С. 133 - 145

256. Марченко А. Смена линз // Лит. обоз. 1990. - № 11. - С. 38 - 40

257. Медведева Н.Г. Миф и утопия: Художественное пространство и время // Проблемы типологии литературного процесса. Пермь: Изд-во Перм. гос. ун-та, 1989.- С. 65 - 77

258. Мелегинский Е.М. О литературных архетипах. Мл Изд-во Рос. гос. гуманитар, ун-та, 1994. - 136 с.

259. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. - 407 с.

260. Мелихов А, Нехорошей М. От суда к сотворчеству // Нева. -1996. № 12.-С. 183-191

262. Миловидов В.А. «Другая» проза: проблемы поэтики // Текст и контекст: русско-зарубежные литературные связи XIX. XX веков. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1992. - С. 69 - 75

263. Миловидов В.А. Натурализм в русской прозе 2-ой половины

264. XX века // Поэтика натурализма. Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1996. - С. 142-154

265. Миловидов В.А. Проза Л.Петрушевской и проблема натурализма в современной русской прозе // Литературный текст: проблемы и методы исследования. Вып. III. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1997. - С. 55 - 62

266. Михайлов A.A. Право на исповедь: Молодой герой в современной прозе. М.: Мол. гвардия, 1987. - 207 с.

267. Михайлов A.A. Ars Amatoria, или Наука любви по Л.Петрушевской// Лит. газ. 1993. - 15 сентября. -С. 4

268. Михайлов В.Н. Роль ономастической лексики в структурно-семантической организации художественного текста // Русская ономатика. Одесса: Изд-во Одес. гос. ун-та, 1984. -С. 101 - 109

269. Мишуровская Д. Л.Петрушевская: «Я люблю то. что люблю» // Книж. обоз. 1997. - 9 декабря. - С. 8

270. Моторин А. Исход века и молодая проза // Нева. 1989. -№ 2.- С. 164-175

271. Невзглядова Е. Сюжет для небольшого рассказа // Новый мир. -1988. № 4.- С. 256 - 260

272. Недосказанное. К итогам литературного года // Знамя. 1993. -No 1.-С. 192-204

273. Нейфах А. Почему мы такие.? // Знамя. 1995. - № 8. -С. 178-187

274. Некрасов Е. Виктор Пелевин. «Синий фонарь» II Новый мир.1993. № 5.-С. 185- 186

275. Немзер А. В каком году рассчитывай: Заметки к вечному сюжету «Литература и современность» Н Знамя. - 1998. - № 5. -С, 200- 211

278. Немзер А. Взгляд на русскую прозу в 1996 году // Дружба народов. 1997. - № 2.- С. 165- 186

279. Немзер А. Взгляд на русскую прозу в 1997 году // Дружба народов. 1998. - № 1. - С. 159 -177

280. Немзер А. М.Харитонов первый лауреат русской премии

283. Немзер А. История пишется завтра: Размышления о современной русской литературе // Знамя. 1996. - № 3. - С. 37 - 54

287. Немзер А. Чем откровеннее, тем загадочнее // Дружба народов. 1996. - № 10. -- С. 157 - 170

288. Нефагина Л.Г. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х годов XX века. - Минск: Изд. Центр «Эконом - пресс», 1998. -231 с.

289. Нехорошев М. Парадоксы Мелихова // Нева. 1995. - № 6. -С. 182-192

291. Новиков А. Так говорил Фридрих Ницше // Аврора. 1992. -№ 11 /12. - С. 157-171

292. Новиков В. Заскок // Знамя. 1995. - № 10. - С. 189-199

293. Новиков В. Страна комментаторов: О современной литературе // Независ, газ. 1992. - 16 мая. - С. 7

294. Новикова М. Символы И Новый мир. 1995. -№ 2. - С. 201 - 217

295. Нозпэман М.Л. О некоторых аспектах теории реализма // Науч. докл. высш. шк. Фнлол. науки. 1986. 4. - С. 8 -12

296. Носов С, Литература и игра // Новый мир. 1992. - № 2. -С. 232 - 236

297. Образцы изучения текста художественного произведения в трудах отечественных литературоведов. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1995. - Вып. 1: Эпическое произведение. - 252 с.

300. Ованесян Е. Творцы распада // Мол. гвардия. 1992. - № 3 / 4. -С. 249 - 262

301. Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения: В 2 т. Мл Специализир. изд - торговое предприятие «Наследие», 1997

302. Панн Л. Вместо интервью, или Опыт чтения прозы Л. П етрушевской вдали от литературной жизни метрополии //

303. Звезда. 1994. - № 5. - С. 197 - 201

304. Панн Л. Нескучный сад. Заметки о русской литературе конца XX века. USA: Hermitage publishers, 1998. - 220 с.

305. Парамонов Б.М. Конец стиля. СПб: Алетейл; Мл Аграф, 1997.-449 с.

306. Парамонов Б.М. Конец стиля. Постмодернизм // Звезда. 1994. -№ 8.-С. 187 - 193

307. Пас О. Дохляк и другие крайности // Знамя. 1992. - № 11. -С. 214-222

308. Пеньковский А.Б. Русские личные именования, построенные по двухкомпонентной модели «имя + отчество» // Ономастика и норма.-Мл Наука, 1976.-С. 79-107

310. Померанц Г. Тьма низких истин: Заметки о современной прозе // Постскриптум. ~ 1995, № 2. - С. 86 - 96

311. Померанц Г. Человек без маски на маскараде истории // Новый мир.- 1989. -№ 5.-С. 259-262

312. Попов В. Сразу или никогда // Нева. 1995. - № 6.-С. 165- 166

313. Портрет двумя перьями: О литературном творчестве А.Мелихова // Нева. 1995. - № 6. - С. 182-197

314. Портрет двумя перьями: О литературном творчестве Л.IIетрушевской // Нева. 1995. - № 8. - С, 186-197

315. Постмодернизм и культура: Материалы «круглого стола» // Вопр. филос. 1993. - № 3. - С. 3-16

316. Постмодернисты о посткультуре. М.: Элинин» 1998. - 195 с.

317. Пригожин И. От существующих к возникающим: Время и сложность в физических науках. М.: Наука. 1985. - 327 с.

318. Пригожин И., Николис Г. Самоорганигация в неравновесных системах. М.: Мир, 1979. - 512 с.

319. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986. - 431 с.

320. Пространство и время в искусстве. Л.: ЛГИТМИК, 1988. -170 с.

321. Прохорова Т.Г. Пушкинская тема в творчестве Т.Толстой // А.С.Пушкин и взаимодействие национальных литератур и языков. Казань: УНИПРЕСС, 1998. - С. 58 - 59

322. Прохорова Т.Г. Хронотоп как составляющая часть авторской картины мира (на материале прозы Л. Петругаевской) // Языковая семантика и образ мира. Казань: Изд-во Каз. гос. ун-та, 1997.- Кн. 2.- С. 211-212

323. Пруссакова И. В защиту героя // Нева. 1997. - № 8. -С. 187-192

324. Пруссакова И. Пришла ли пора занавешивать зеркала?: Проза в толстых журналах // Нева. 1998. - № 3. - С. 195- 206

325. Пурин А. Краткий курс лирической энтомологии: Об изображении насекомых в литературе // Лит, газ. 1992.24 июня. С. 5

326. Рашйш А. Двойники мысли // Лит. обоз. 1990. - Ш 4. - С. 60 - 62

327. Рейнгольд С. Странности Букера // Знамя. 1995. - № 2. -С. 196- 201

328. Ремизова М. Зияющие высоты: Обзор журнальной прозы // Независ, газ. 1993. - 15 апреля. - С. 7

329. Ремизова М. По обе стороны большого каньона: Размышления критика о современной русской литературе // Лит. учеба. -1996.- Кн. 3.- С. 57-65

331. Роднянская И.Б. Гипсовый ветер: О философской интоксикации в текущей словесности // Новый мир. 1993. - № 12. - С. 215 - 231

332. Роднянская И.Б. Художник в поисках истины. М.: Современник. 1989. - 384 с.

333. Рожек Л. Заметки о смерти «навыворот» в русской литературе XX века // Studia rossica pasnanicnsia. Poznan, 1996. -Z, 27. - С. 87 - 94

334. Руденко M. После литературы // Знамя. 1993. - № 6.1. С. 186-192

335. Русак Б. Мысль, отставшая от времени: Раздумья о литературном провинциализма /7 Нева. -1990. № 8. - С. 183 -188

336. Рязаицев С. Танатология наука о смерти // Фрейд 3. Мы и смерть. СПб: Вост. - Евр. ин-т Психоанализа, 1994. - С. 87 - 380

337. Савкина И. «Разве так суждено меж людьми?» // Север. 1990.2. С. 149-153

338. Сартр Ж.-П. Ситуации. М.: Науч.-изд. центр «Ладомир»,1997. 428 с.

339. Селиванов В.В. Пространство и время как средство выражения и формы мышления в искусстве // Пространство и время в искусстве. Л.: ЛГИТМИК, 1988.- С. 46-55

340. Семенов О. Искусство ли искусство нашего столетия? // Новый мир. - 1993.-М 8. - С. 206 - 220

341. Семенова Е. Певец «незамысловатой гармонии» // Лит. обоз.1994.-М 5/6. С. 32-34

342. Серафим (Роуз Ю.) Душа после смерти. СПб: Царское дело, 1993.-272 с.

343. Синенко В.С. Имя и судьба // Науч. докл. высш. шк. Фшюл, науки. 1995. - М 3, - С. 14 - 22

344. Скобелев В.П. Поэтика рассказа. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1982. - 155 с,

345. МО. Современная проза глазами прозаиков /У Вопр. лит. - 1996. -Вып. 1. - С. 3-49

346. Современная проза: «пейзаж после битвы» // Вопр. лит.1995.- Вып. 4.- С. 3-36

347. Современная русская литература: проблемы, открытия, перспективы: Материалы научно-практического семинара, 3 5 октября 1996 г. - Самара: Изд-во Самар. гуманитар, акад.,1996.-Ш с.

348. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М.: Интрада - ИНИОН, 1996. - 320 с.

349. Соколов Э.В. «Вечные образы» в культурологическом исследовании // Художественная культура и искусство. Л.: ЛГИТМИК, 1987. - С. 84 - 98

350. Стариков Е. Маргиналы, или Размышления на старую тему: «Что с нами происходит?» // Знамя, 1989. - № 10. - С, 133-162

351. Степаняя К. Ложная память // Знамя. 1997. - № 11. - С. 196 - 203

352. Степанян К. Назову себя Цвайшпацирем?: Любовь, ирония и проза развитого постмодернизма // Знамя. 1993. - Л

353. Степанян К. Реализм как заключительная стадия постмодернизма // Знамя. 1992. - № 9. - С. 231 - 238

354. Степанян К. Реализм как преодоление одиночества // Знамя. -1996.-№ 5.- С. 203- 210

355. Степанян К. Реализм как спасение от снов // Знамя. 1996.11.-С. 194-200

357. Строева М. Реабилитация души И Лит. обоз. 1989. - № 10. -С, 93 - 95

358. Суриков А. «Сундучок» и «Стол» спасение и гибель индивидуальности: Заметки о первых российских «букерах»: О творчестве М.Харитонова и В. Маканина // Лит. обоз. - 1995. -№ 2.-С. 32-37

359. Тенденции в литературоведении стран Западной Европы и Америки. М.: ИНИОН, 1981.- 175 с.

360. Теории, школы, концепции: Художественный текст и контекст-реальности, М.: Наука, 1977. - 179 с.

361. Тименчик Р.Д. Имя литературного персонажа: О языке художественного произведения // Русская речь. 1992. - № 5. -С. 25 - 27

363. Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Н.М.Карамзина. Опыт прочтения. М.: Изд-во Рос. гос. гуманитар, ун-та, 1995.-509 с.

364. Топоров В.Н. В чужом пиру похмелье: Российское первоиздание Букеровской литературной премии // Звезда. -1993.-М 4.- С. 188-198

365. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс, 1995. - 623 с.

366. Топоров В.Н. На соискание: Очерки п.- прозы // Постскриптум. -1995. Ш 2. - С. 271 - 296

367. Топоров В.Н. Тихий вызов II Лит. обоз. 1989. - № 10. -С. 44 - 47

368. Топоров В. Н. Феномен исчезновения: «Лишние люди» в произведениях современной прозы // Лит. обоз. 1988. - M 1.1. С, 22-29

369. Трубников Н.И. Проблема смерти, времени и цели человеческой жизни /7 Науч. докл. высш. шк. Филос. науки. -1990.- № 2.- С. 104-115

370. Тзрнер В. О ритуале. Л.: Наука, 1983. - 277 с.

371. Тюпа В.И. Альтернативный реализм II С разных точек зрения: Избавление от миражей: Соцреализм сегодня. М.: Сов. писатель,1990. -С. 345- 372

372. Тюпа В.И, Художественность литературного произведения: Вопросы типологии. Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1987. -217 с.

374. Файерабенд (Фейерабенд) П. Галилей и тирания истины // НГ Наука. Приложение к Независ, газ. - 1998. - июль (№ 7). -С. 4

375. Федь Н. Диалектика русской литературы (1922 1995) // Мол, гвардия. - 1995. - № 9. - С. 253 - 319

376. Фейерабеид П. Избранные труды по методологии науки, М.: Прогресс, 1986.-543 с.

377. Филиппов Л. Horror vaculi // Знамя. 1998. - № 10. - С. 204 - 215

379. Флоренский П.А. Малое собрание сочинений. Кострома, 1993. - Вып. 1: Имена. - 180 с.

380. Фрадкина С. Русская литература XX века как единая эстетическая система // Вопр. лит. 1993. - Вып. 2. - С. 86-91

381. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Сов. писатель, 1978. - 605 с,

382. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра (период античной литературы). Л.: Гослитиздат, 1936.-454 с,

383. Фрэнк Д. Пространственная форма в современной литературе // Зарубежная эстетика и теория литературы Х-ТХ XX. веков. - М.: Изд-во Москов. ун-та, 1987. - С. 194-213

384. Характер и имя. СПб: Сов. писатель, 1992. - 310 с.

385. Хвост ящерицы: Две попытки прочтения Л.Петрушевской // Дружба народов. 1998. - Ш 4. - С. 199 - 217

386. Хотинская Г.А. Художественное время как содержательная форма мышления в искусстве // Время и преемственность вразвитии культуры. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1991. 1. Г 1in 1 Т71. W« A JWV i. /

387. Художественная культура и искусство. Методологические проблемы, Л.; ЛГИТМИК, 1987. - 161 с.

388. Чавиецова С. В. Роль имен собственных в раскрытии образа персонажа в художественном тексте // Текстообразующин потенции языковых единиц и категорий. Барнаул; Изд-во Барнаул, гос. пед. ин-та, 1990.-С. 164-173

389. Чайковская В. «Линии судьбы» в современной прозе // Вопр. лит. 1993, - Вып. 4. - С, 3-26

390. Чайковская В. На разрыв аорты: Модели «катастрофы» и «ухода» в русском искусстве- // Вопр. лит. 1993. - Вып. 6. -С, 3-23

391. Чайковская В. Новое под солнцем // Новый мир. 1995. - № 7.1. С. 104- 121

392. Чередниченко В.Н. Художественная специфика временных отношений в литературном произведении // Контекст. М.: Наука. 1988.-С. 140-174

393. Чернейко Л.О. Позиция наблюдателя в художественном тексте как импликация метафорической номинации // Вест. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. - 1996. - № 1. - С. 55 - 68

394. Чернейко Л.О. Способы представления пространства и времени в художественном тексте // Науч. докл. высш. шк. Филой. науки. 1994. - М 2. - С. 58 - 70

395. Черняева Е. Безупречный расчет «святого» неведения И Лит.

397. Чкония Д. Ласточки из собственного мая // Дружба народов.1984. № 3. - С. 256 - 257

398. Чуприлин С, Большая перемена: Что происходит с современной русской литературой? // Огонек. 1991. - Ж> 52. - С. 14 -16

399. Чуприлин С. Задание на дом: Что происходит с современной русской литературой? // Огонек, 1992, - № 4. - С, 16-18

400. Чуприлин С. Нормальный ход: Русская литература после перестройки // Знамя. 1991. - № 10. -- С, 220 - 234

401. Чуприлин С. Сбывшееся небывшее // Знамя. 1993. - № 9. -С. 181 - 388

402. Чуприлин С. У «литературной литературы» тоже есть свое пространство: О современной русской литературе // Сегодня. -1994.- 6 декабря.-С. 10

403. Шайтанов И. Русский миф и коммунистическая утопия // Вопр. лит. 1994. - Вып. 6. - С, 3-39

404. Швейцер А. Культура и этика.-Л.: Прогресс, 1973.-343 с.

405. Швец Т.П. Мотив круга в прозе Т.Толстой // Проблемы1. V Iвзаимодействия эстетических систем реализма и модернизма / Ульян, гос. пед. ун-т. Ульяновск, 1998. - С. 27 - 33

406. Шевелева И. «Наконец-то о главном?» // Наш современник. -1985.-М 1. С. 188-190

407. Шемякин А. Обуздание кромешного мира // Знамя. 1992.7. С. 211 - 219

408. Шестерина А.М. О проблемах человека в русской литературе 90-х годов // Вестник Тамбов, ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. -1996.- Вып. 2.- С. 90 - 95

409. Шилова И.М. Маскарад как проблема II Киноведческиезаписки. 1993 / 1994, - № 20, - С. 254 - 258

410. Шкловский Е. Косая жизнь: Пегрушевская против Петрушевской ¿7 Лит. газ. 1992.-1 апреля. -С. 4

411. Шкловский Е. Ускользающая реальность II Лит. обоз. 1991. -мь 2 .С 10-18

413. Щеглова Е. Мелодия человечности // Вопр. лит. 1995. -Вып. 3,- С. 83-101

414. Щеглова Е. Реализм? Модернизм? Литература? // Вопр. лит. -1997. Вып. 4.- С. 3-3Î

415. Эдлис Ю. Мета конца века: О направлениях «новейшей литературы» // Лит. газ. 1992. 7 октября. С. 4

416. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Иностр. лит. 1988,10.- С. 88-104

417. Эпштейн М.Н. Искусство авангарда и религиозное сознание // Новый мир. 1989. - №> 12.- С. 184-191

418. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: Ö литературном развитии XIX XX веков. - М.: Сов. писатель, 1988. - 414 с.

419. Эпштейн М.Н. После будущего. О новом сознании в литературе // Знамя. 1991. - № 1. - С. 217-230

420. Эпштейн М.Н. Прого- , гаи Конец постмодернизма // Знамя. -1996.- № 3.- С. 196-209

421. Эрнст Кассирер и философия мифа // Октябрь, ~ 1993. № 7. -С. 164-167

422. Ярская В.Н. Время в эволюции культуры. . Саратов: Изд-во

423. Саратов, ун-та, 1989. 150 с.

424. Butler Ch. After the Wake: An essay on the contemporaryavant-garde. Oxford, 1980. - 177 p.

425. Eco U. The Aestetics of Chaosmos: The middle Ages of James Joyce. -Тт. by Ellen Esrock Cimbridge: Harvard. UP, 1989. 77 p.

426. Epstein M. .After the Future: The Paradoxes of Postmodernism in

427. Contemporary7 Russian Culture. -- Tram, by Aues Miller Pagacar. Amherst: Univ. of Massaelmsets Press, 1994. - P. 281 -306

428. Fokkema D.W. Literary history, modernism and postmodernism. -Fmsterdam, 1984. 63 p.

429. Fokkema D.W. The semantic and syntactic organization of postmodernism texts // Approacyirig postmodernism: Papers pres. at a workshop on postmodernism. Amsterdam, 1986. - P. 81-98

430. Hassan I. The dismemberment of Orpheus: Toward a postmodernismlit. Urbana, 1971.- 297 p.

431. Hassan I. Making sense: The Trials of postmodernism discouse it New lit. History. Baltimore, 1987. - Vol. 18. № 2. - P. 437 - 459

432. Jameson F. Posimodemism and consumer society // The antiaesthetic: Essevs on postmodernism culture. Ed. by Forster H.- Port Townstnd, 1984. - P. 111-126

433. Jameson F. Postmodernism of the cultural logic of late capitalism // New left rev. L., 1984. - № 146. - P. 62 - 87

434. Jencks Ch. What is postmodernism? I,., 1986. - 123 p.

435. Kolesnikoff N. The generic structure of L.Petrushevskaja" s «Pesni vostoenyx slavjan» ft Slavic a East Ettrop. j. Tucson, 1993. - Vol. 37. -P. 220 - 230

436. Lodge D. The modes of Modern Writting: Metaphor, Metonymy, and the Typology of Modem Literature. Ithaca, New York: Cornell UP, 1977. - 245 p.

437. Lyotard J.-F. Answering question: What is postmodernism. // Innovation / ■ Renovation: New perspectives on the humanities. Ed. by Hassan J.,

438. Hassan S. Madison, 1983, - P. 334-335

439. Mazzaro J. Postmodern American poetry. Urbana, 1980. - 203 p.

440. Wilde A. Horizons of assent: Modernism, postmodernism a ironic imagination. Baltimore: London, 1981.- 209 p.

441. Woll I. The Minotaur in the mare: Remarks on L. Petrushevskaja // World lit Today. Norman, 1993,- Vol. 67, № I. - P, 125-130

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Три последних года подарили нам три исторических романа, написанных теми, кого не так давно называли новыми реалистами. В 2012-м был опубликован роман Дениса Гуцко "Бета-самец" , в 2013-м вышел "1993" Сергея Шаргунова , а в 2014-м увидела свет "Обитель" Захара Прилепина . Также ожидался давно обещанный роман "о русской жизни на материалах прошлого, настоящего и немножко будущего" Дмитрия Новикова , но вместо романа Новиков выпустил два издания (в петрозаводском "Verso" и столичном "Эксмо") сборника рассказов и очерков "В сетях твоих", переиздал книгу своих ранних рассказов "Муха в янтаре"...
Дмитрий Новиков, уверен, роман всё же допишет и представит на суд читателей. Гуцко, Шаргунов, Прилепин свои уже представили. И это новый этап их творческой судьбы. Новый уровень, что называется. Попытаюсь разобраться, кто из них шагнул вверх, а кто, быть может, угодил в ухаб, каких немало на пути каждого писателя.

***

Наверняка возникнет вопрос: какое отношение имеет роман "Бета-самец" к историческому роману? На мой взгляд, прямое. Хотя речь в нём идёт о частной жизни явно выдуманного автором героя,провинциального бизнесмена Александра Топилина, но жизнь его показана "на фоне исторических событий". Недаром чуть ли не половину объёма Гуцко отдал биографии героя (точнее, автобиографии – Топилин рассказывает сам, что называется, от первого лица), начиная с самого детства. И читатель то и дело из сегодняшнего дня возвращается то в 70-е, то в 80-е, 90-е, 00-е и видит, как "исторические события" (нет, скорее – "процессы") повлияли на судьбу героя, его родителей, ближнего и отдалённого окружения. А в целом – на судьбу страны, народа.
Топилин – герой и почти исключительный и в то же время вполне типический. Он далеко не тот новый русский , который в 90-е был символом бизнесмена. Топилин вырос в семье тихих интеллигентов, книжных людей, и стал по собственному определению "книжным выкормышем" . Правда, со школьных лет он пытался вырваться, измениться, но неудачно. "В моём волшебном детстве я жил как за хрустальным забором – притом что никто меня не запирал, не отгораживал от остального мира. Всё было, было: одноклассники, одноклассницы. Учителя плохие, учителя хорошие. Оценки, каникулы. Завязывались и развивались отношения. А всё же остальной мир то и дело оказывался скучноват и однобок, недорисован, как брошенный черновик. Я очень скоро начинал в нём скучать и сбегал обратно – к маме, папе и книгам".
Чтобы избавиться от книжности, Топилин ушёл в армию, затем, вернувшись, занялся в конце 80-х бизнесом. Тем, ещё настоящим: делал кроссовки. (У меня, кстати, были те кооперативные кроссовки, купленные в Ленинграде в 1988 году; носил их лет десять. Когда в страну хлынули кроссовки фирменные, этот бизнес умер.) Чтоб защититься от рэкетиров, Топилин отправился к своему армейскому другу Антону Литвинову, тоже бизнесмену, но более успешному, и не только благодаря таланту, а скорее тому, что у него "вся родня при портфелях" . Затем Топилин стал компаньоном Антона, дела его пошли в гору, но в бизнес-кругах Александра не воспринимали как самостоятельную фигуру. Называли "человеком Литвинова" .
Рассказ об этом "втором человеке" и составляет основу романа. На ней держится и сюжетная канва – довольно-таки распространённая нынче в реальной жизни: один (Антон) сбивает человека, и другому (Александру) приходится заниматься улаживанием дел с вдовой, полицией. Антон, по сути, не виноват, но есть пресловутые формальности, в том числе и этические…
Примерно в середине романа Топилин взбунтовался против диктата Литвинова (поводом стала женщина). Дело доходит до драки, которую Топилин проигрывает, бросает заниматься делами, несколько месяцев по сути скрывается, а потом возвращается к Антону, чтобы, как он сам себя убеждает, цивилизованно расстаться навсегда , получить свою долю их совместного предприятия.
Встреча перерастает в пьянку, которая заканчивается убийством Антона. Убил не Топилин, но берёт вину на себя, оказывается в СИЗО. Опять проживает чужую судьбу…
По ходу повествования становится очевидно, что не для такой жизни, не для всех этих дел и проблем, не для сидения за решёткой был рождён Александр Топилин, что если бы страна развивалась иначе, он мог бы стать представителем так называемой творческой или технической, быть может, научной интеллигенции. Но поддался в юности, в 80-е годы, подобно многим своим сверстникам, потребности стать "реальным" человеком и в итоге влип. Пропал.
Гуцко не забирается в политику, в высокие кабинеты, но очень точно показывает условия, при которых происходил социальный сдвиг, искорёживший судьбы миллионов позднесоветских людей. Особенно молодых в то время.
Читать "Бета-самца" не очень-то легко. Это не захватывающее произведение. Автор попытался сделать сюжет увлекательным, но он, увлекательный сюжет, тонет в деталях, отступлениях, многостраничных разговорах. Вроде бы лишних, а по сути – необходимых для настоящей прозы. Русской прозы традиционного склада.
Очень точно, по-моему, оценил это произведение критик Лев Данилкин :
"Первое впечатление: роман сильно выиграл бы, если бы, на манер шагреневой кожи, съёжился до размеров повести. Здесь много необязательной информации, антуража, диалогов, флешбэков – которые чересчур здравомыслящий редактор вырезал бы к чёртовой матери. С другой стороны, "Бета-самец" как раз и есть тот самый "реализм-который-триумфально-вернулся" под аплодисменты читателей, которых тошнило от "литературных игр". Реализм в самой химически чистой, "олдскульной" версии – это, по сути, означает, что роман Гуцко не столько беллетристика, которую можно читать для своего удовольствия, сколько документ эпохи. Если бы пресловутые инопланетяне захотели восстановить картину жизни России начала десятых годов XXI века по одному тексту, то "Бета-самца" – снабжённого хорошими комментариями – им хватило бы".
Вот так частная история, которой хватило бы инопланетянам, чтоб узнать о жизни в России нашего времени!..
Денис Гуцко вошёл в литературу в самом начале 00-х довольно шумно: его повести "Апсны Абукет" (Букет Абхазии)" и "Там, при реках Вавилона" , рассказывающие о межнациональных конфликтах периода развала СССР получили множество откликов. Потом появился роман "Без пути-следа" (публикация в журнале "Дружба народов") о русском парне, родившемся и выросшем в Грузинской ССР, который пытается в 90-е годы получить российское гражданство.
Роману сопутствовал премиальный успех ("Букер – Открытая Россия"), но было немало отрицательных отзывов – автора ругали за растянутость, торопливость; не понравились и "мелкие, безвольные, слабые" герои (немногие заявили, что это и есть люди из действительной жизни, которым, чтобы добиться даже пустяка, приходится пробивать толстенные стены). И, видимо, сам Гуцко оказался романом недоволен, потому что при подготовке издания предельно его сократил, сделав второй частью книги "Русскоговорящий" (первой частью стала повесть "Там, при реках Вавилона").
Следующий роман, "Домик в Армагеддоне" , прошёл почти незамеченным. Незамеченным довольно продолжительное время оставался и "Бета-самец", а потом заметили, стали о нём писать. Причём пишут не только профессиональные критики, но и, что называется, простые читатели. Интернет это отлично демонстрирует.
Между большими вещами Гуцко публикует много рассказов. Почти всё о современности, об обычных вроде бы людях, живущих по большей части в одном и том же городе – созданном автором Любореченске.
Иногда, правда, тексты Гуцко производят впечатление антиутопии, а буквально через несколько лет выглядят уже как стопроцентный реализм. Так был воспринят мной, например, "Домик в Армагеддоне", показавшийся сразу по прочтению, году в 2008-м, неким искусственным плодом. Но вот слышу в последнее время всё более пугающие новости о разных изменениях общественно-политической жизни в стране, наблюдаю, как меняется психология (а то и психика) людей и чувствую, что где-то об этом читал. Ах, да, у Гуцко!.. Есть у него такой дар – не то чтобы предвидеть, но уж точно замечать мелочи, которые спустя некоторое время превратятся в суть, а частная жизнь его мелковатых героев станет жизнью той общности, что называется народом.
Но, отдавая должное достоинствам нового романа Дениса Гуцко, в то же время не могу не сказать, что не встретил тех пронзительных страниц, каких было немало в "Там, при реках Вавилона", в "Без пути-следа", какими, по сути, является целиком рассказ "Сороковины" … Эту пронзительность, когда забываешь, что читаешь литературу , на мой взгляд, невозможно выдумать, её способен породить лишь личный опыт писателя. И тут талант лишь помогает выразить пережитое на бумаге.
Конечно, требовать от автора везде пользоваться лишь автобиографическим багажом невозможно, но тем не менее… Сегодня не только хорошей беллетристикой, но и качественной прозой никого не удивишь. Тем более, у художественной литературы появляется всё больше конкурентов, в том числе и разного рода нон-фикшн. И чтобы по-настоящему пронять читателя, поймать его на крючок сострадания, настоящего внимания, нужно нечто большее, чем умный сюжет, глубокие мысли, прозорливость, мастерский язык. Наверное, это "нечто", всё-таки, – ощущение абсолютной документальности. Действительные события, происходящие с действительным человеком, но записанные художественно… К сожалению, "Бета-самец" такого ощущения не оставляет – постоянно помнишь, что литература . Хорошая, настоящая, но литература…
Практически не слышен сегодня и голос автора , такой знакомый нам по классике XIXвека. Философские, лирические отступления считаются чуть ли не признаком дурного тона. Автор надёжно прячется за персонажами. Не избежали этого и новые реалисты, которые в первых своих вещах не скупились, даже пиша от третьего лица, давать свои, авторские, оценки. И это насыщало тексты мыслями, смыслом.

***

Частная история показана и в "1993" Сергея Шаргунова . Недаром автор снабдил роман таким подзаголовком: "Семейный портрет на фоне горящего дома".
Правда, очень многие читатели из-за обложки (на ней горит баррикада и развивается флаг СССР), анонсов ("книга выходит в год двадцатилетия кровавых октябрьских событий"), репутации автора (с юности разрывается между литературой и политической деятельностью) восприняли роман как произведение о событиях исключительно сентября – октября 1993 года, чуть ли не хронику. А оказалось, это история жизни трёх среднестатистических людей по фамилии Брянцевы, обитающих в ближайшем Подмосковье. Горящий дом, это не Верховный Совет, а их гибнущая семья.
Начало романа, впрочем,располагает к тому, что главным в нём будет "политика". В "Прологе" мы глазами юноши Пети видим некое протестное шествие и последующее столкновение с омоном (пока что угадывается 6 мая 2012 года в Москве), участники которого вспоминают "девяносто третий". Петю "беспокоили те события, мучило непрояснённое прошлое, связанное с дедом" . В финале "Пролога" Петю хватают и запихивают в автозак…
Далее – страшный пожар в Москве 24 июня 1993 года, когда заживо сгорели больше десяти пассажиров троллейбусов. Среди погибших и старушка Валентина Алексеевна, которая и выводит нас на главных героев книги – её приёмной дочери Лены, мужа Лены Виктора и внучки Татьяны.
Лена и Виктор работают в аварийке – она диспетчер, он в бригаде ремонтников. (Кстати, бригада какая-то универсальная – сначала вызывают ремонтировать электричество, а потом в основном чинят водопроводные трубы. Но, может, так бывает…) Автор довольно подробно описывает трудовые будни Брянцевых, часы отдыха в подмосковном доме на земле. И постепенно мы узнаём, что не всегда Брянцевы сидели в аварийке. Оказывается, Лена работала раньше в Министерстве обороны в службе тыла, Виктор – электронщик, новатор.
Здесь, как и в романе Гуцко, мы видим сознательное опрощение героев. Но если Топилин опрощается, чтобы стать "реальным", а не "книжным", то Брянцевы опрощаются, чтобы легче жилось. Не физически, а морально. Они вовсе не герои, вот и на переезде из Москвы Виктор настаивает, чтобы не встречаться с бывшим Лениным ухажёром.
Не забывая, что повествует о 1993 годе, Шаргунов тем не менее часто и надолго погружает читателя в биографии Брянцевых. Отлично показано детство Виктора, Татьяны (у Шаргунова вообще дар писать о детях); мы попадаем в 60-е, 70-е годы, движемся вместе с Брянцевыми через 80-е. Перетекаем в 90-е…
На первый взгляд, ни с чем исторически-важным до поры до времени жизнь их семьи не пересекается. Хотя автор вводит в повествование немало документальных деталей, реальных лиц. Не обходится и без неточностей, нестыковок на которые, например, указал в дотошной, но благожелательной статье "Фотошоп" Александр Котюсов (журнал "Нижний Новгород", 2014, № 1). Впрочем, от исторических огрехов (умышленных или случайных) не застраховано, пожалуй, ни одно художественное произведение.
Виктор и Лена несчастливы в браке. Начало тлеющей вражде положила первая брачная ночь (до свадьбы Лена, что называется, не давала ), когда Виктор узнал, что у жены был мужчина до него. И он мгновенно из обходительного, интеллигентного превращается в хамоватого и бесцеремонного. Последующие годы он то и дело напоминает, что женился не на девушке…
Лена тоже находит поводы для ссор. Нет, скорее, переругиваний. "Дальнее расстояние до Москвы, оборвавшийся провод, ржавая вода, шум газового отопления, скудость в магазине, опасный гололёд и непролазная грязь, грохот поездов, хулиганы в школе – всё выводило их на обоюдные упрёки" . Порой колют они друг друга совсем по-ребячески.
В общем-то, и различное отношение к происходящему в политической жизни объясняется привычкой друг другу противоречить. И если Виктор становится противником Ельцина , то Лена – сторонницей.
Сначала они наблюдают за политическими баталиями по телевизору, потом наталкиваются на митинги в городе. В конце сентября 1993 года Виктор начинает ходить к Белому дому… Во время стрельбы у Останкино его валит на асфальт инсульт и он умирает сорока лет от роду…
Чего хочет Виктор Брянцев, мы толком не узнаём – как и большинство людей, он действует интуитивно. Ему не нравится то, что происходит со страной, с людьми, но объяснить, что именно ему не нравится, он не может. Да и у Белого Дома он скорее наблюдатель, чем участник. Растерянно бродит вдоль баррикад, от костра к костру, слышит отрывки речей.
Порой Виктора увлекает порыв толпы, и он куда-то бежит, куда-то едет, что-то кричит… Таких людей во время так называемых волнений всегда большинство, и Брянцев из большинства.
Лена безуспешно пытается удержать Виктора дома, но в решающий момент срывается и сама – спешит на телепризыв собираться у Моссовета "защитить демократию и избранного народом президента Ельцина"
"– И я поеду! – Лена замерла, исполняясь решимости. – Точно, поеду! Прямо сейчас на поезде поеду…
Таня сдула осколки с ладони на шкафчик рядом с вазой-инвалидом и подскочила к матери:
– Зачем?
– Затем!
– Мама!
– Что?
– Не бросай меня!
– Одному папаше можно? Я тут сиди, а он вон что воротит…
– Это не он, мам.
– Как не он? Он! Он с такими же… Доидиотничались! Войну устроили…"
От Моссовета Лена едет в числе добровольцев защищать Останкино. Там она и находит лежащего без сознания мужа. Эта встреча, пожалуй, единственный момент, в котором можно усомниться – в огромном городе два человека… Хотя и фантастического здесь, по сути, ничего нет. Допустимо.
"1993" собрал множество рецензий. Правда, немалая часть их авторов использовала книгу как повод вспомнить о событиях сентября-октября, себя в то время. Чувствуется и некоторое разочарование, что Шаргунов не заглянул в кабинеты, где принимались судьбоносные решения, а исторические фигуры у него или являются эпизодическими персонажами, или вовсе просто упоминаются.
Нет, Шаргунов, наверное, правильно сделал, что выбрал для главных героев романа таких людей – на первый взгляд простых (но вспомним, что они опростившиеся ), рядовых. И происходящее в те дни 1993-го мы видим их глазами, пытаемся разобраться в тех событиях их умом. Потому что в художественную литературу Руцкой или Гайдар , Ельцин или Хасбулатов вряд ли впишутся. По крайней мере, пока. И заявлять: "Вот эти правы, а эти – нет!" – в художественной литературе тоже рискованно. Точнее – в такой формы прозе, какую избрал автор.
Шаргунов показал слабых, запутавшихся, по существу, безъязыких людей. И, на какой бы стороне они ни были, одинаково проигравших.
Через почти двадцать лет на новый протестный подъём отзывается Петя, внук Виктора Брянцева, зачатый Таней в те смутные дни 1993-го. Но и он, скорее всего, проиграет.
Да, частная история, пересекающаяся с эпохальными событиями. Метод большинства русских писателей на протяжении двух столетий.
Но всё-таки хочется нечто подобное "Войне и миру" про 90-е. Чтобы исторические персонажи были перемешаны с выдуманными и действовали бы в тексте одинаково активно и сложно. И произведение оставляло при этом ощущение достоверности, да и, что уж там, – авторской тенденциозности . Ни к чему не обязывающих фантасмагорий уже предостаточно…
Сравнивать "1993" с предыдущими вещами Шаргунова не хочется. Но отрадно, что он ушёл от примитивного мистицизма, который заметен в его повестях "Чародей" и "Вась-Вась" . Хорошо, что, сохранив свой стиль, автор меньше жонглирует словами, каламбурит…
В новом романе нет автобиографической ноты, по крайней мере, она незаметна. Это и плюс и минус. В предыдущем большом произведении, "Книге без фотографий" , этом, по определению Шаргунова "преждевременном мемуаре" , откровенность выборочная и потому эта книга для меня не очень ценна. Видимо, после аукнувшейся откровенности (а может, и художественного самооговора) в повестях "Малыш наказан" и "Ура!" ,автор решил кое-что припрятать, обойти молчанием. О нём подростке мы из "Книги без фотографий" узнаём куда больше, чем о взрослом.
В интервью Сергей Шаргунов много раз говорил о том, что осенью 1993-го тринадцатилетним бегал к Белому дому. Нет оснований не верить. И если бы он написал о тех событиях через такого же мальчишку, рассказал, как реагировали на те события его (мальчишки) родители, родственники, соседи, одноклассники, учителя, роман бы наверняка получился острее и живописнее. Но Шаргунов избрал другой путь. Воля автора...
К сожалению, на том протяжённом во времени полотне, каким представляет из себя "1993", встречаются досадные неточности, ляпы. Об этом выше уже заходила речь. Не могу не привести и я одну мелочь, которая на некоторое время выбила меня из колеи.
Вот вроде бы совершенно безобидное предложение: "Она (Таня. – Р.С .) читала "Последнего из могикан", "Детей капитана Гранта", "Остров сокровищ", всюду ставя себя на место самой прелестной, нежной и гордой барышни" . Но я споткнулся. Раз двадцать читал "Остров сокровищ" и не встречал там ни одного женского персонажа. Нет, эпизодически возникает мать главного героя, но она совсем не подходит на роль "барышни". Ах, да, может быть, Татьяну притягивает почти мифический образ чернокожей женщины – жены Джона Сильвера, – той, что ждёт его с сокровищами? Но вряд ли, вряд ли…
Ещё на одну досадную мелочь обратил внимание, кажется, Владимир Бондаренко , – школьная форма мальчиков в 60-е годы была серой, а не синей. Правда, многие школьники донашивали синюю форму старших братьев или соседей, учившихся в 50-е. Вполне возможно, Брянцев тоже донашивал, но стоило бы автору об этом оговориться…
Надеюсь, "1993" ждут переиздания, и мы не увидим этих ляпов и ненужных двусмысленностей.
Здесь стоит упомянуть о редакторстве. У книги есть литературный редактор. Быть может, он хорошо поработал над текстом в плане построения фраз, но что касается исторических, фактологических нюансов, то работу редактора вряд ли можно назвать удовлетворительной.
Книге Шаргунова тоже, кстати, не помешали бы комментарии, о которых мечтает Лев Данилкин в связи с "Бета-самцом". Комментарии не для инопланетян, а для землян-россиян. Автор провёл наверняка большую исследовательскую работу, но оценить её читатель вряд ли может. Не будешь же бросаться за каждым объяснением в интернет… Так же много теряют неоткомментированные издания Дюма, Пикуля, Дмитрия Быкова да и многих-многих других…

***

И Денис Гуцко и Сергей Шаргунов крепко увязывают события недавнего прошлого с настоящим. То же мы видим и в начале "Обители" Захара Прилепина.
В "От автора" (вообще странное определение, меня лично всегда провоцирующее на вопрос: "А дальнейшее не от автора, что ли?") он вспоминает о своём прадеде Захаре Петровиче, который, как узнал "автор", оказывается, в молодости сидел в Соловецком лагере. Рассказы прадеда, услышанные самим "автором", переданные дедом, отцом, крёстным, бабушкой и стали основой огромного романа.
Дмитрий Быков в рецензии на "Обитель" утверждает: "Прилепина надо перечитать минимум дважды – просто чтобы уяснить авторскую конструкцию" . Я последовал его совету. Поэтому и отзываюсь на роман только сейчас, спустя почти полгода после его выхода в свет.
Смысловую и идеологическую конструкцию "Обители" анализировать не возьмусь. Честно говоря, я не понял, зачем Захар Прилепин взялся за Соловки времён СЛОНа, не разобрал, о чём говорят персонажи книги. Говорят много, даже философствуют, но, по-моему, все их монологи и диалоги, порой очень красочные, тут же жухнут, как цветы в заморозок. По сути, почти все рассуждающие действующие лица, за исключением главного героя Артёма Горяинова, начальника лагеря Эхманиса и двух священников Зиновия и Иоанна, сливаются в одно говорящее нечто невнятное лицо. Выделяется ещё чекистка Галина и блатной по кличке Ксива, но они почти не рассуждают.
Наверное, автор сознательно создал кашу из всех этих Афанасьевых, Мезерницких, Василиев Петровичей, Граковых, Шлабуковских. Дескать, люди разных убеждений, разных социальных слоёв попали в одну клетку и пытаются осмыслить, что с ними произошло, что ждёт их и страну в будущем. Меняются обстоятельства, меняются и их мысли. К тому же и пребывание в лагере не может не сказаться на психическом состоянии – помутнение рассудка дело обыкновенное.
Артём Горяинов, как и семья Брянцевых в романе Шаргунова, вроде бы выхвачен в главные герои наугад. Он уголовник (сидит за убийство), но не урка. Образован, начитан, склонен к размышлениям. Тысячи подобных ему отбывают наказания в любое время в любой стране. Некоторые умирают на зоне (болезни, несчастные случаи, убийства, самоубийства), большинство же выходит на свободу и возвращается к нормальной жизни.
Артём идеально подходит на роль того, кто покажет нам жизнь Соловецкого лагеря. И не просто покажет, но и осмыслит. Правда, очень скоро становится ясно, что осмысления не будет: цепь сюжетных событий так захлёстывает Артёма, что размышлять ему становится некогда.
Носителем идей мог бы выступить Эйхманис, но он появляется в романе хоть и ярко, но эпизодически – затем лишь, чтобы продекларировать свои соображения, ответить на определённую порцию вопросов Артёма. Цитировать соображения и ответы не буду – не смотря на усилия Эйхманиса построить здесь нечто новое , Соловки образца 1929 года ничем не отличаются от привычного общества: есть работяги, питающиеся самой скверной едой, живущие почти как скот, есть служащие, имеющие спецпайки и комнаты (кельи) на одного-двух, есть элита. Естественно, есть воры и есть те, кто должен их ловить и наказывать. Эйхманис – почти царь, а то и воплощение бога, которого, впрочем, очень легко заменить: бац! – вместо Эйхманиса появляется Ногтёв. И небо не падает на землю. Единственное, чаек постреляли, которых Эйхманис оберегал.
В общем, мироустройство Соловков ничем существенно не отличается от мироустройства практически любого человеческого объединения. Зачем автор взялся писать огромный роман о Соловецком лагере, не пойму (дело ведь не в том, что там отбывал наказание его прадед). Тем более, такой роман .
И здесь хочется разобраться в повествовательной конструкции "Обители".
Я как читатель очень тоскую по многолинейным, широким романам. Их мало, удачных – единицы на десятилетия. Больше удач там, где писатель ведёт повествование через одного героя, а то и от его лица. Такому герою больше верится, ему сильнее сочувствуешь.
Все семьсот с лишним страниц "Обители", не считая "От автора", "Послесловия", "Приложения" и "Примечаний" мы видим в центре повествования Артёма Горяинова. Видим Соловки только его глазами, переживаем только его переживания. И с одной стороны, это затягивает нас в ткань романа (как произведение словесности, написанного, надо отдать должное, превосходно), но с другой, вынуждает автора громоздить события одно на другое, гнать и гнать Артёма по тексту с бешеной, нечеловеческой скоростью. Ведь стоит скиснуть моно-герою – заскучает читатель.
Я постарался внимательно прочитать "От автора". Запомнил такое вот замечание: "Позднее, сводя в одну картину все рассказы и сверяя это с тем, как было на самом деле, согласно обнаруженным в архивах отчётам, докладным запискам и рапортам, я заметил, что у прадеда ряд событий слился воедино и какие-то вещи случились подряд – в то время как они были растянуты на год, а то и на три" .
Уточню, прадед Захар и Артём – не одно и то же лицо. Прадед наблюдал часть жизни Артёма, о чём потом рассказал отцу автора. Сам прадед Захар тоже появляется в романе – тихий молодой мужичок, безропотно выполняющий любые приказы. Не подумаешь, что на Соловки он попал за то, что "зверски избил уполномоченного" . Впрочем, он нужен, по сути, лишь как связь Артёма с автором романа. Артёма-то убивают там, на Соловках, и рассказать о своих приключениях он не может.
"Обитель" действительно близка к жанру приключений (в одной из рецензий встретил оценку – "плутовской роман"). За несколько недель, в которые умещается повествование, с Артёмом Горяиновым происходит столько, что иному хватает на целую жизнь. Притом что скорость жизни остальных персонажей, обитающих рядом с ним, значительно медленнее. Остальные томятся в заключении, изнывают от однообразной работы, слабеют от недоедания, а главному герою томиться и изнывать некогда. Если он слабеет, то судьба (рука автора) подбрасывает ему усиленную пайку, ящик с овощами.
Покорно следуя особенностям памяти прадеда, Захар Прилепин концентрирует повествование, превращая одного из рядовых заключённых лагеря в исключительного героя.
Артём не задерживается ни на одной работе больше считаных дней. От наряда по сбору ягод отказывается сам ("к чёрту бы эти ягоды" ), получает наряд ломать кладбищенские кресты, потом два дня достаёт из ледяной воды брёвна – баланы (одна из самых тяжёлых работ на острове), затем получает наряд вязать банные веники, после – разгребает мусор возле больнички… Вроде бы логично, хотя большинство заключённых на баланах чуть ли не постоянно. Но что бы мы увидели, если бы и Артём тоже день за днём доставал из воды баланы?
Когда действие начинает притормаживать, Артёма жестоко избивают (причём он не остаётся в долгу – от него получают и начальники). Вот описание побоев: "Вся морда была в кровавой каше, в грудь словно кол вбили, рот съехал куда-то набок и слипся, в виске каждую секунду тикало и ужасно отдавало в глаз. Глаза тоже не открывались. Доктор Али высказал подозрение, что имеется трещина в ребре и сотрясение мозга". (Зубы, кстати, к удивлению самого Артёма, целы, но они понадобятся автору для того, чтобы в героя влюбилась женщина – беззубого любить сложнее.) К травмам добавляется высокая температура – под сорок.
Сколько Артём находится в лазарете? Суток пять, никак не больше. Там снова дерётся, избивает блатного Жабру. Артёму грозит карцер, но тут чекистка Галина пытается завербовать его в стукачи. Артём уклоняется от немедленного сотрудничества, и его возвращают в роту.
Артёма должны убить (он на баланах избил ещё одного блатного), но блатных отправляют в ночной наряд, а утром приходит Борис Лукьянович, набирающий спортсменов для лагерной спартакиады. Артём объявляет, что занимался боксом. Борис Лукьянович, не удивляясь лицу Артёма (синяки и фингалы как раз должны были к этому времени налиться самым соком и цветом, "кровавая каша" затянуться бордовой коростой), устраивает тренировочный бой. Артём держится молодцом, не вспоминая про рёбра, хотя они обязаны сами напоминать о себе, – долго болят, боль дышать не даёт, не то что боксировать… Лишь после поединка Борис Лукьянович замечает: "У вас что на виске? Шрам? Недавний? Ну, ничего, подживёт за полтора месяца".
Через день Артёму находят напарника. Напарник после карцера, и герой легко его побеждает.
Очень быстро Артём становится правой рукой Бориса Лукьяновича. Отлучаясь по делам, он поручает Артёму проводить разминки, проследить за установкой гимнастических снарядов… Через несколько дней случается настоящий бой с чемпионом Одессы. Забавят чекистов. Чемпион побеждает нокаутом, но Артём очень быстро приходит в себя и, "надев рубашку", присоединяется к застолью. Ест, пьёт, весел…
На следующий день начлагеря Эйхманис прихватывает Артёма с собой на соседний остров искать клады. Борис Лукьянович пытается сопротивляться, и его можно понять: посреди тренировочного процесса забирают если и не явного участника спартакиады, то помощника. Эйхманис произносит не очень-то весомую причину, почему его выбор пал на Артёма: "Мне нужны смышлёные, но не каэры. Товар не очень частый!"
И мы, читатели, отправляемся с Эйхманисом, Артёмом и ещё несколькими заключёнными (среди них Захар и юноша Митя Щелкачов, напоминающий некоторыми деталями биографии Дмитрия Лихачёва ), красноармейцами на островок. Занимаются делом мало, зато разговаривают вдоволь. Точнее, общение идёт в основном между Эйхманисом и Артёмом. Надзирателя Горшкова Эйхманис презирает, издевается над ним, прочих почти не замечает.
Эйхманис с Артёмом пьют. Причём полными кружками. После недавнего сотрясения мозга, долгого периода жизни впроголодь Артём странно "устойчив" к алкоголю. Эйхманису Артём всё больше нравится, он общается с ним "не как с заключённым, а как с бойцом, солдатом, армейцем" . Да нет, "с бойцами, солдатами, армейцами" Эйхманис общается много хуже, чем с Артёмом…
Через несколько дней Эйхманис посылает Артёма на большой остров за обмундированием, продуктами и инструментом. Там герой романа снова устраивает драку – вырубает десятника Сорокина, который мучил Артёма на баланах.
Артёма хватают и отводят к чекистке Галине. Во время допроса он начинает ласкать её… Завязывается любовная линия.
Несмотря на командировочное удостоверение и приказ Эйхманиса вернуться, Галина оставляет Артёма поблизости от себя – "до особого распоряжения". Сначала оформляет сторожем на Йодпроме – удалённом месте на краю острова ("два километра сосновым лесом" ), потом, после неприятностей там и прочих приключений героя, – на лисий питомник на ещё одном соседнем острове ("в двух верстах от главного" ). И там и там Галине удобно навещать Артёма…
Артём сам определяет происходящее с ним как "фантасмагорию". Он, конечно, пытается задуматься о своём будущем, со страхом представляет, что с ним будет, когда его хватится Эйхманис (потом окажется, что, отправив Артёма за обмундированием, тот уплыл в Кемь и ушёл там в запой; при личной встрече в театре начлагеря бегло интересуется, получил ли Артём обмундирование, и после положительного ответа теряет к нему интерес, что предполагает и его потерю интереса к поискам кладов).
Да, Артём многого боится, но плывёт по течению. А течение ему автор предоставляет очень благоприятное.
Вот, например, стоит Артёму задуматься: "Кстати, паёк мне положен или нет, у кого спросить?" (Речь о пайке участника спартакиады.) И тут же, через две страницы, с ним встречается Борис Лукьянович и сообщает: "Паёк на вас все эти дни выписывали – я же не получил приказа о вашем переводе. Так что можете забрать вам причитающееся".
Автор ведёт почти подённое повествование. Это вынуждает его в определённый момент, когда необходимо переместиться на полтора месяца дальше, не просто разделить текст отступом или звёздочками, а начать новую книгу. ("Книга вторая".) Но динамика не меняется, события сыплются на героя по-прежнему щедро.
Вот Галина забирает его на свидание с матерью ("мать приехала") с Лисьего острова. И почти сразу на главном острове происходит нечто напоминающее восстание. Ну, точнее чепэ. Короткая перестрелка, попытка побега.
Кстати сказать, Эйхманиса в лагере уже нет – после совершённого на него покушения отозвали на материк, прислали бывшего начальника Ногтёва. И, что интересно, покушение на Эйхманиса сошло обитателям Соловков (и вольным и невольным) почти благополучно, а эта перестрелка привела к бессудным расстрелам, набитым карцерам.
Артёма заставляют отмывать измазанные кровью сапоги чекистов, а потом хоронить расстрелянных. Затем он попадает в самый страшный Соловецкий карцер – на Секирку.
О днях на Секирке написано очень сильно. Кто-то из рецензентов признался, что мёрз, читая эти страницы. Я тоже. Но грела мысль, что Артём не умрёт от истощения и холода, его не задавят во сне, как владычку Иоанна, не расстреляют, как поэта Афанасьева. Впереди оставалось двести с лишним страниц, и, судя по всему, на них в центре будет оставаться Артём (кроме, может быть, "Приложения", "Послесловия", "Некоторых примечаний", "Эпилога").
С Секирки Артёма вызволяет Галина, и опять же очень вовремя – героя за богохульство жестоко и массово избивают. Оказывается, Галина решила сбежать с Соловков вместе с Артёмом.
"А вот возьми он и откажись бежать, – подумалось мне во время чтения, – скажи: "Здесь моя обитель!" Вот будет поворотец сюжета, психологический удар". Нет, полуживой после Секирки Артём (правда, пару дней его по просьбе Галины держат в лазарете) соглашается.
Галина подготовилась к побегу основательно, хитроумно завладела катером, но очень быстро становится ясно, что добраться до безопасных мест (где они, безопасные, ни Галина ни Артём не знают) им не удастся. И вернуться уже нельзя – наверняка их исчезновение обнаружили.
И тут воля автора вновь спасает Артёма (и Галину) – на одном островке они наталкиваются на потерпевших крушение иностранцев. Мужчину и женщину. Мужчина уже без сознания, женщина ещё держится. Артём с Галиной берут их на катер и отправляются обратно – в лагерь… Очень надуманная ситуация.
Доставка на Соловки "шпионов", объяснение Галины, что она занималась изучением архипелага, а Артём просто её сопровождал (он одет в шинель чекиста) начальников не убеждает. Галину отправляют в женскую камеру, Артёма – в мужскую. Там он сталкивается со многими своими обидчиками, с палачами и садистами. Все они перепуганы, ничтожны, безвольны. Артём издевается над ними, а они ничем не способны ответить. Засыпает герой без опаски – и он и мы понимаем, эти ничтожества его не тронут.
Совершается праведный суд – плохих одного за другим уводят и, как понимает герой романа, расстреливают. В итоге он остаётся в камере вдвоём с добродушным, интеллигентным Моисеем Соломоновичем. В конце концов забирают и Моисея Соломоновича. Но чтобы мы не испугались, что расстреляют и его, чекисты сразу объявляют, "что он идёт в распоряжение своей роты".
Артёму "накинули" три года. Фарт, видимо, закончился, и мы видим героя потухшим, равнодушным, смирным. Впрочем, в финале основного текста Артём вспыхивает для ещё одного поступка.
На Соловки возвращают бывшего соседа Артёма по келье Осипа Троянского. Его, учёного, до определённого числа отпускали на материк, но он вовремя не вернулся. И вот возвращают насильно. Начлагеря Ногтёв выстраивает заключённых и объявляет, что Троянскому было поставлено условие: "в случае его неявки в указанный срок в роте будет расстрелян каждый десятый".
Чекисты начинают отсчёт. И когда Артём видит, что очередным десятым будет Захар, то меняется с ним местами (тем более что жребий пал и на Галю, которая тоже осуждена и почему-то оказывается в той же роте, что и Артём). Но расстрела не следует – Ногтёв хохочет, что напугал людей; строй распускают.
В "Некоторых примечаниях" автор предельно лаконично сообщает нам о дальнейшей судьбе Артёма Горяинова: "Летом 1930 года зарезали блатные в лесу". Зато биографии Эйхманиса уделено несколько страниц. В целом она соответствует биографии его прототипа Эйхманса , расстрелянного в 1938 году. Что заслуживающее такого особенного внимания в биографии этого человека (исходя из контекста "Обители") нашёл Захар Прилепин, не пойму. Нет, об Эхмансе стоит писать, может быть, и целые книги. Вообще те люди – люди, рождённые революцией и убитые созданным ими государством, сегодня особенно интересны, их судьбы могут быть поучительны… В пределах художественного материала автору "Обители" показать в полной мере фигуру Эйхманиса не удалось, и он решил высыпать его жизненную канву в публицистических "Примечаниях"…
Так подробно я описал перемещения Артёма Горяинова по территории Соловецкого лагеря и его окрестностям затем, чтобы подумать: а был ли у автора другой способ написать большой увлекательный, но однолинейный роман на эту тему?
Варлама Шаламова спрашивали, почему вместо "Колымских рассказов" он не напишет романа. Он отвечал: "Не поверят, что это было на самом деле с одними и теми же людьми" . Он и автобиографический "антироман" "Вишера" бросил по этой же причине – слишком много выпадает на одного человека, увидено одним человеком. Произошедшее на самом деле далеко не всегда представляется достоверным на бумаге…
Всё, что происходит с Артёмом в "Обители", могло быть в действительности. Но тогда это предельно исключительная цепь событий, уникальнейшее стечение обстоятельств . В русской литературе подобное почти не встречается – разве что некоторые герои Достоевского живут так же стремительно, в той же лихорадке, что и герой "Обители".
Артём Горяинов, по крайней мере, в тот отрезок времени, какой показан нам, избавлен от самого, как говорят, тяжёлого испытания в неволе – однообразия. И это, по-моему, главный недостаток, единственная большая неправда романа.
Большинство отозвавшихся на роман ставят автору в плюс, что он, взявшись за такую тему (Соловецкий лагерь особого назначения, конец 20-х годов), написал художественную книгу. Не сбился на дифирамбы, обличения, оправдание и тому подобное. Все, в общем, довольны, удовлетворены.
Но что, если бы Захар Прилепин написал роман о зэке сегодняшней, путинской колонии строгого режима. Материалов об этом, уверен, у Прилепина наверняка не меньше, чем о том, что было почти столетие назад. Помнится, года три назад вышла книга "Лимонка в тюрьму" , в которой были собраны воспоминания, свидетельства членов НБП, отбывавших срока заключения в 90-е – 00-е годы. Книгу представлял Захар Прилепин (его имя стояло на обложке), он же написал для неё то ли предисловие, то ли послесловие.
Большинство авторов "Лимонки…" не обладают писательским даром, поэтому читать многие тексты трудно. Но тема-то кровоточащая, она требует художественного воплощения. (Полупублицистические книги Лимонова вроде "По тюрьмам" тему не закрыли, а скорее открыли, наметили.) Для большого художественного полотна нужен настоящий художник. А настоящий художник занят хоть и непреодолённым нами всеми, но уже отдалённым, прошлым.

***

Есть правила для литераторов: не стоит писать на злобу дня, по горячим следам, не нужно тащить в прозу публицистичность, необходимо дать событиям отстояться. Неправда – нужно хватать настоящее, пока оно живое, пока сопротивляется, кусает.
Процитирую Варлама Шаламова (не в связи с лагерной темой). В середине 60-х он писал, а точнее – рубил заповеди:
"Новая проза – само событие, бой, а не его описание. То есть – документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ… Современная новая проза может быть создана только людьми, знающими свой материал в совершенстве, для которых овладение материалом, его художественное преображение не являются чисто литературной задачей, а долгом, нравственным императивом… Новая проза отрицает принцип туризма. Писатель – не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли… Не проза документа, а проза, выстраданная как документ" .
В 60-е Шаламов был почти стариком, но вместе с окрепшими "лейтенантами", юными "исповедальниками", молодыми "деревенщиками" создавал ту новую прозу. В 70-е литературу залила бесцветная традиционность.
Век её, той новой , был недолог – большинство писателей, исчерпав запас своей жизни, стали писать о других людях, других жизнях, других временах.
В начале 00-х появились первые произведения Сергея Шаргунова, Дениса Гуцко, Захара Прилепина. И это тоже была новая проза именно в том смысле, какой вкладывал в неё Шаламов. Но пресловутое писательское развитие очень скоро повело их от себя на поиски других, другого . Других людей, другого времени. С одной стороны, это понятно и неизбежно. А с другой…
Сегодня писатели говорят "я" в основном в публицистике. Их долг, нравственный императив выражается в колонках, блогах и интервью… Наверняка рано или поздно они захотят вернуться к себе в прозе, написать от себя, через себя, о себе. Но возвращаться из широких морей истории обратно в родные ручьи личного очень сложно.

Литературе: причины возникновения и представители

Тип занятия – лекция с применением «мозгового штурма».

Терминологический минимум : авторская стратегия, неореализм, ньюреализм, новый реализм, трансметареализм, метареализм, жестокий реализм, магический реализм, религиозная проза, женская проза, гламурный реализм, ультрареализм, литература нон-фикшн.

План

1. Новый реализм, его виды и соотношение с определениями «неореализм», «ньюреализм».

2. Неокритический реализм как стремление современных авторов к самовыражению.

3. Особенности жестокого реализма и его представители.

4. Натурфилософская проза как синтез литературного и философского начал.

5. Особенности развития религиозной прозы в России на рубеже ХХ–ХХI вв.

6. Литература нон-фикшн: новейшее явление в русской литературе.

7. Магический реализм как соединение прагматического и чувственного видения мира посредством создания и изображения части реальности, ее иной сущности.

Литература

Тексты для изучения

1. Астафьев, В. Печальный детектив. Прокляты и убиты. Царь-рыба.

2. Басинский, П. Страсти по Максиму.

3. Варламов, А. Купола.

4. Вознесенская, Ю. Путь Кассандры.

5. Ким, А. Отец-лес.

6. Козлов, Ю. Геополитический романс.

7. Леонов, Л. Русский лес. Пирамида.

8. Николаев, В. Живый в помощи.

9. Николаева, О. Кукс из рода серафимов.

10. Проханов, А. Истребитель. Крейцерова соната.

11. Санаев, П. Похороните меня за плинтусом.

12. Самарин, Ю. Заснеженная Палестина.

13. Трапезников, А. Область таинственного.

14. Чудинова, Е. Мечеть Парижской Богоматери.

Основная

1. Кириллина, О. М. Русская литература: теоретический и исторический аспекты: учеб. пособие / О. М. Кириллина. – М. : Флинта, 2011. – 321 с.

2. Косарева, Л. А. Русская литература ХХ века: учеб. пособие / Л. А. Ко-сарева. – М. : Российский университет дружбы народов, 2012. – 287 с.

3. Лейдерман, Н. Л. Современная русская литература: в 3-х кн. Кн. 3: В конце века (1986–1990-е годы) : учеб. пособие / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. – М. : Эдиториал УРСС, 2011. – 216 с.

4. Смирнова, А. И. Русская натурфилософская проза второй половины
ХХ века: учеб. пособие / А. И. Смирнова. - М. : Флинта, 2012. - 146 с.

5. Современная русская литература (1990-е гг. - начало XXI в.) : учеб. По-собие для студ. учреждений высш. проф. образования / С. И. Тимина, В. Е. Васильев, О. Ю. Воронина [и др.] ; под ред. С. И. Тиминой. - 3-е изд., испр. - СПб. : Филологический факультет СПбГУ – М. : Академия, 2013. - 352 с.

Дополнительная

1. Капица, Ф. С. Русская проза рубежа XX–XXI веков: учеб. пособие /
Ф. С. Капица. – М. : Флинта, 2011. – 520 с.

2. Колядич, Т. М. Русская проза XXI века в критике: рефлексия, оценки, методика описания: учеб. пособие / Т. М. Колядич, Ф. С. Капица. – М. : Флинта, 2010. – 360 с.

3. Маркова, Т. Н. Проза конца ХХ века: динамика стилей и жанров: материалы к курсу истории русской литературы ХХ века / Т. Н. Маркова. – Челябинск, 2003. – 165 с.

4. Местергази, Е. Г. Литература нон-фикшн. (Non-fiction. Экспериментальная энциклопедия. Русская версия) / Е. Г. Местергази. - М. : Совпадение, 2007. - 340 c.

5. Четина, Е. М. Евангельские образы, сюжеты, мотивы в художественной культуре / Е. М. Четина. – М. : Флинта: Наука, 1998. – 112 с.

1. Литература конца ХХ – начала XXI в. в России сложна и многоуровнева. Несмотря на огромное количество разработок по ее изучению, до настоящего времени не решены спорные вопросы, к которым относятся функционирование и видоизменяемость отечественного реализма. Попытки его классификации не приводят к решению поставленных проблем, а значительное сращение с модернисткой (постмодернистской) традицией, обнаружение и анализ интертекстуальности, многостильности художественного текста, наличие его вариантов указывают на очевидность нового этапа в развитии литературного процесса сегодня. Введение термина «нулевое десятилетие» (по отношению к 2000-м гг.) только подтверждает, что к началу века завершилась смена культурной парадигмы. Литература стала иной, видоизменился реализм, претерпело деформацию и отношение к нему со стороны литературных критиков и теоретиков литературы.

Очевидно, что русский реализм идет к новой, более сложной и наполненной философской форме, что привело к появлению особых разновидностей повествования: женская проза, религиозная проза, натурфилософская проза. Более того, именно в этот период не просто закрепляется описываемое уже не раз в истории русской литературы противостояние массовой и высокохудожественной литературы, но и обнаруживается их частичное сращение.

Типологический подход к описанию сегодняшнего литературного процесса предполагает исследование и обоснование существования разнообразных течений, в том числе и в прозе: реалистического, постмодернистского, фантастического, детективного, мемуарного, юмористического и др. Систематизация такого материала невозможна без учета множества точек зрения на процесс и внимания к разным существующим моделям, жанровым образованиям, которые и определяются авторскими задачами. Принципиально разные подходы, существующие в реалистических текстах, позволяют сконцентрировать внимание на трех основных авторских стратегиях: стремлении писателя 1)выявить и достоверно описать законы современной действительности; 2) сосредоточится на передаче нюансов настроений, чувств, переживаний, внутренней жизни индивида, изображении его психотипа; 3) соединить прагматическое и чувственное видение мира посредством создания и изображения части реальности, ее иной сущности.

Использование новых форм усилило внимание авторов к текстовой организации. Некоторым писателям удается создать интересное динамичное повествование, в других случаях собственно сюжет отсутствует, фабула носит внешний характер, повествование состоит из цепочки разнообразных происшествий, не всегда располагающихся в сюжетно обусловленной логической последовательности. При изучении реализма в контексте динамики развития эпохи и влияния на отдельные его направления модернизма (постмодернизма) становится ясной перспективность развития отдельных тематических групп, течений с их стилевыми экспериментами, трансформацией формы и художественных подходов к герою.

Таким образом, основные тенденции развития реализма (нового реализма) сегодня можно представить в виде следующей схемы, учитывая наиболее распространенные виды:

Влияние постмодерна

Изменение политической ситуации обусловило переход к отражению иной картины мира, сложной и противоречивой, введению тем, проблем, появлению нового героя. В этот период впервые встает вопрос о видоизменении, по мнению одних литературоведов, или о возрождении реализма, по мнению других. Так рождается идея «нового реализма», хорошо известная еще в русской литературе начала ХIХ-ХХ вв.

Начало 2010 г. отмечено очередной дискуссией о новом реализме, который стал самым обсуждаемым художественным направлением нашего времени. Еще недавно понятие «реализм» употреблялось в отрицательном смысле, но на рубеже веков оно снова привлекает и читателей, и издателей, и самих авторов. Даже такие экспериментаторы, как В. Сорокин,
В. Пелевин, Д. Пригов, высказываются о возможности создания реалистического произведения.

Еще в 2001 г. была опубликована вызвавшая широкое обсуждение статья-манифест С. Шаргунова «Отрицание траура», где особо указывается на то, что «новый реализм – это, может, и не самое удачное определение, зато важный поворот в литературе, а именно возвращение интереса к реальности, к жизни. С одной стороны, наследуя старый добрый критический реализм, а с другой - впитав авангардные приемы, постмодернистские практики и отзываясь на современные реалии, такой реализм вправе называться именно новым. Поскольку определение «новый реализм» все-таки довольно условное и часто охватывает авторов жанрово и стилистически разных, то новые реалисты, наверное, прежде всего, собратья по духу, по настроению, по какому-то стремлению к новизне, твердости, искренности. Не думаю, что новый реализм себя исчерпал, но он должен усложняться. От исповедей и очерков, то есть от прямой трансляции личного опыта, многие уже перешли к психологически достоверным романам. Это важно и нужно» .

К сторонникам неореализма можно отнести С. А. Шаргунова,
В. Е. Пустовую, Е. А. Ермолина, А. Г. Рудалева. К противникам -
С. Л. Белякова, М. Антоничеву, Д. Маркову. Исследователи, называющие неореализм несформировавшимся пока направлением, - А. А. Ганиева,
С. М. Казначеева, А. Е. Рекемчук, С. И. Чупринин, И. А. Романов. По мнению С. Л. Белякова, вера молодых критиков С. А. Шаргунова и
В. Е. Пустовой, которых он считает основоположниками термина «неореализм», в существование нового литерного направления - это реакция на кризис господствующей литературы.

Три манифеста «нового реализма» показывают векторы его основных интеллектуальных движений. С. Шаргунов («Отрицание траура») утверждает «новый реализм» как орудие нравственно-художественной борьбы против постмодернизма. В. Пустовая («Пораженцы и преображенцы. О двух актуальных взглядах на реализм»), считая противостояние с постмодернизмом начальным этапом формирования направления, говорит о необходимости усложнения его поэтики, формирующейся в преодолении документализма и натурализма. А. Рудалев («Катехизис «нового реализма». Вторая волна») видит в «новом реализме» возможность переустройства общества и усиления национального – русского – фактора.

Термин «новый реализм» на рубеже двух тысячелетий стал весьма востребован. Наблюдается даже определенная борьба за право представлять это течение, отождествлять его с собою. В частности, В. Бондаренко указал на три группы «новых реалистов». Усилия О. Павлова, А. Варламова, П. Басинского, С. Казначеева, Ю. Козлова не увенчались успехом. Неформальное право называться «новыми реалистами» сумели отстоять более молодые писатели и критики – С. Шаргунов, Р. Сенчин, З. Прилепин, В. Пустовая, А. Рудалев.

Для нового реализма характерны обращение к базовым принципам классического реализма в современных контекстах, стремление возродить значение современного художественного текста и литературного процесса через методологию «золотого века» русской словесности, сюжетное и стилистическое разнообразие, интерес к самым разным формам современной действительности. Он не знает стилистической нормы и не ставит перед собой задачи изображения «типичного человека в типичных обстоятельствах». Его цель – следовать за быстро меняющейся действительностью, не навязывая ей заранее определенных идеологем. Ему присущи автобиографические принципы повествования, стремление автора реализоваться в роли главного героя, соотнести персональную судьбу с судьбой персонажа. Одно из значимых начал «нового реализма» заключается в интересе молодого писателя к собственной жизни, персональному опыту, современности, пропущенной через личную биографию, поиске нового героя, соответствующего запросам времени в контексте утверждения позитивных жизненных начал. Сторонники «нового реализма» активно противопоставляют искусство драматического оптимизма безграничному цинизму и мировоззренческому пессимизму постмодернистского метода. Субъективизм утверждается как форма преодоления натуралистического отражения действительности. Часто проявляются неполиткорректность, принципиальная ненормативность, социально-культурная агрессивность дискурса «нового реализма». Есть определенная эклектичность «нового реализма», который активно взаимодействует с разными явлениями литературы. «Новый реализм» - совокупное творческое пространство, в котором активно проявляют себя писатели и литераторы наших дней. Среди них - З. Прилепин, С. Шаргунов, Г. Садулаев, И. Абузяров, А. Бабченко, А. Рудалев, Р. Сенчин, А. Ганиева, Д. Гуцко, В. Пустовая, Е. Погорелая. С одной стороны, это литература тех, кто молод, кто рассматривает эпитет «новый» не только как характеристику определенного типа повествования, но и как важный знак автопрезентации. С другой стороны, «новые реалисты», критикуя постмодернизм как искусство, не интересующееся судьбой современного человека, отстаивают интересы классической русской литературы с ее психологическим антропоцентризмом и социальным критицизмом. У русского «нового реализма», история которого насчитывает чуть больше десяти лет, есть своя художественная проза, эссеистика, литературная критика, присутствуют манифесты и автобиографии тех, кто создает этот тип творческой деятельности.

Специфика термина «новый реализм» поясняется в ряде метафорических номинаций. Это, в первую очередь, «неореализм», «ньюреализм»; значительно реже используются «клинический реализм», «радикальный реализм», «гиперреализм», «трансавангард», «трансметареализм», «гиперреализм», «пост-модернистский реализм», «другой реализм». Стилевыми новообразованиями реалистической литературы называют «символический реализм», «романтический реализм», «сентиментальный реализм», «мистический реализм», «метафизический реализм», «психоделический реализм». М. Бойко предлагает универсальный вариант термина: «Происходили перезагрузки, как правило, путем прибавления к слову «реализм» того или иного определения. Например, «критический реализм» или «реализм в высшем смысле» Федора Достоевского. Исключение - натурализм (совершенно корректный термин). Поэтому правильнее говорить не о реализме как таковом, а о N-реализме , причем вместо N можно подставить практически любое слово или выражение. Отсюда такие оксюмороны как «фантастический реализм», «сюрреалистический реализм», «романтический реализм» и т. д. Этот ряд можно продолжить, чтобы продемонстрировать абсурдность этой практики: «постмодернистский реализм», «виртуальный реализм», «психоделический реализм» и т. д.»

Доминирующие признаки «нового реализма» как типа художественного повествования, становящегося основой литературного проекта: противостояние постмодернизму как игровому, нарочито интертекстуальному, ироническому, фрагментарному дискурсу; выбор современного хронотопа – времени и пространства, соответствующих социальной действительности наших дней; автобиографизм как важный метод сюжетостроения, позволяющий писателю креативно использовать воспоминания, собственный житейский опыт; интерес к жанровым формам (эссе, манифест, автобиография, художественное исследование, роман в рассказах), расширяющим границы литературы как типа словесности; социально-политический критицизм, не приводящий к формированию очевидных идеологических концепций; становление оптимистического миропонимания и поиск положительного героя, способного представить современного (как правило, молодого) человека в контексте его жизненной активности.

Таким образом, неореализмом («новым реализмом») мы считаем особое течение в современной русской литературе, тяготеющее к созданию традиционной прозы и ориентированное на традиции классики (возвращение к реалистической эстетике XIX в.), обращению к историческим, социальным, нравственным, философским и эстетическим проблемам современности.

2. Современный российский реализм существует в нескольких разновидностях, первая из них – неокритический реализм . Своими корнями он уходит в «натуральную школу» русского реализма XIX в. (отсюда возможность использования термина «неонатурализм ») с его пафосом отрицания действительности и изображения всех сторон жизни без ограничения. Современный натурализм, возродившийся в конце 80-х гг.
XX столетия, связан прежде всего с прозой Л. Петрушевской, В. Маканина. Среди новой критической прозы 2001–2002 гг. – повесть Р. Сенчина «Минус», изображающая в традициях натуральной школы беспросветную жизнь сибирского городка, повесть о заброшенной деревне А. Титова с показательным названием «Жизнь, которой не было». К новым реалистам причисляют A. Варламова, С. Василенко, В. Артемова, П. Алешковского, А. Белого, Вяч. Дегтева, Ю. Козлова, О. Павлова, М. Попова, Н. Шипилова. Данные авторы выделяются стремлением обновить традиционный реализм и обособить себя от модернистской традиции, хотя и продолжают пользоваться отдельными элементами эстетики.

Пафос текстов, условно относимых к неокритическому реализму, пессимистичен. Неверие в высокое предназначение человека, выбор в качестве героя существа с ограниченным сознанием – все это предопределяет и основные закономерности стиля – тяжесть, лаконизм и нарочитую безыскусственность слога.

Одним из безусловных лидеров современного отечественного неокритического реализма сегодня является патриотическое направление, которое представлено значительно. Особое место здесь занимает Александр Проханов - журналист, писатель, главный редактор газеты «Завтра». Романы «Последний солдат империи», «Господин гексоген», «Надпись» и «Пятая империя» вполне представляют этого автора. Очень популярен ныне и молодой писатель, один из лидеров «младопатриотов» Захар Прилепин - нижегородский писатель, известный по романам «Патологии» и «Санькя», сборнику рассказов «Грех» и многим публицистическим выступлениям, которые сделали Прилепину имя и принесли ему популярность в среде российской молодежи и тех, кто постарше. Ростовский писатель Денис Гуцко - «Покемонов день», «Русскоговорящий», «Домик в Армагеддоне». Владимир Личутин немолод, но сохраняет особые позиции в русском литературном процессе, широко известны его романы «Раскол», «Миледи Ротман», «Беглец из рая». Павел Крусанов с романами «Укус ангела», «Бом-бом», «Американская дырка» занимает центральное место в литературе патриотического направления. Особый интерес, на наш взгляд, представляет проза Романа Сенчина и Сергея Шаргунова . Все эти авторы объединяются вокруг газет «Завтра», «День литературы», «Литературная Россия» и «Литературная газета», журналов «Наш Современник» и «Москва».

Наиболее востребован среди перечисленных авторов Александр Проханов, в своих романах показывающий активное противостояние человека системе, нередко слишком активное. Прохановские герои - интеллектуалы, люди творческого начала, умеющие любить, воевать, но прохановский стиль, конечно, совершенно особый. И тот, кто входит в мир Проханова, должен согласиться с тем, что в его романах публицистика будет иметь огромное значение, и должен быть готов к тому, что многие исторические личности, особенно последних 25 лет, показаны в весьма гротескном отрицании. Проханов не жалеет эпитетов и речевых конструкций, чтобы показать своих противников и, по его мнению, врагов России в максимально сниженном гротескном варианте.

Особую ветвь неореализма представляет собой военная проза (национально-историческая проблематика современной реалистической литературы: выполнение интернационального долга в Афганистане, августовский путч 1991 г., мятежный парламент 1993 г., контртеррористическая операция на Кавказе и судьба современного человека на войне: «Знак зверя» О. Ермакова, «Чеченский блюз», «Идущие в ночи», «Господин Гексоген» А. Проханова, «Зема» А. Терехова, «Мародеры» О. Хандуся, «Лучшие дни нашей жизни» А. Червинского, «Возле стылой воды», «Котенок на крыше» Б. Екимова, «Кавказский пленный» В. Маканина, «Освобождение будет в ноябре, или Вход в плен бесплатный», «Анафема» И. Иванова, «Чеченский капкан» А. Кольева, «Русская сотня» М. Поликартова и др.). Этому будет посвящена следующая лекция.

3. Тесным образом с военной прозой связано понятие жестокого реализма. На первый взгляд, жестокий реализм обнаруживает сходные черты с неонатурализмом, но момент реального сходства только в одном – обращение к материалу, фактически не освоенному ни официальной культурой, ни высокой литературой. Именно это и позволяет говорить о жестокой прозе как о «другой», а ряду литературоведов вынести такие произведения за пределы реализма.

От традиционных реалистических и постмодернистских традиций «жестокую прозу» отличает стремление авторов активно воздействовать на общественное сознание, что порой приобретает сенсационные формы «шоковой терапии». Представители «жестокой прозы» воспроизводят самые страшные картины бытия. Нужный эффект достигается крайней детализацией изображаемых бытовых реалий, стенографичностью изложения, отказом от морализаторства и назидательности, поэтическим своеобразием речи, что многими исследователями называется «эстетическим диссидентством» (заключающимся в смысловой актуализации стиля и игры слов, в неожиданности метафор в повествовании), и т. д.

Отсутствие высшего смысла в жизни, бытовая неустроенность, одиночество и отчужденность героя придают художественному миру таких произведений трагическую, но не безысходную тональность. Здесь проявляются специфика и отличие «жестокой прозы» от критического реализма: благодаря романтически сказочному мироощущению создается утопический мир, где отчужденный от окружения и от самого себя одинокий человек освобождается от социально-бытовых проблем и бытийных катаклизмов – происходит размыкание замкнутого круга. Такое решение коллизий предстает как универсальный механизм для выживания.

«Жестокая проза» генетически восходит к жанру физиологического очерка с его откровенным и детальным изображением негативных сторон жизни, ее «дна». Основоположником и ярчайшим представителей жесткого реализма конца ХХ – начала ХХI в. считается В. П. Астафьев. Его роман «Прокляты и убиты» представляет собой интерес с точки зрения нового слова о Великой Отечественной войне.

Публицистическое начало ощутимо в повести В. П. Астафьева «Печальный детектив», оно наложило отпечаток и на изображение ужасов повседневной жизни. Несмотря на генеральную линию семейного неустройства общества, в повести сконцентрированы криминальные эпизоды из жизни заштатного городка Вейска, что и определяет ее как образец «жестокой прозы».

Тот идеализированный образ единого народа-правдолюбца, страстотерпца, который создавался в предшествующие десятилетия (1960 –1980-е гг.) «деревенской прозой», В. Астафьева не устраивает. Он показывает не только положительное в русском характере. Отсюда и вставные сюжеты: угонщик самосвала, который в пьяной одури убил несколько человек, Венька Фомин, грозящий сжечь деревенских баб в телятнике, если они не дадут ему на опохмелку, пэтэушник, которого унизили на глазах у женщин более наглые ухажеры, а он в отместку решил убить первого встречного. И долго, зверски убивал камнем красавицу-студентку на шестом месяце беременности. Писатель открывает в человеке «жуткого, самого себя пожирающего зверя». Дети забывают родителей, родители оставляют крохотного ребенка в автоматической камере хранения. Другие запирают малыша дома на неделю, доведя до того, что он ловил и ел тараканов. Эпизоды сцеплены между собой логической связью. Хотя В. Астафьев не делает никаких прямых сопоставлений, кажется, просто нанизывает одно за другим на стержень памяти героя, но в контексте повести между разными эпизодами располагается силовое поле определенной идеи: родители - дети - родители; преступник - реакция окружающих; народ - интеллигенция. И все вместе добавляет новые штрихи в образ русского народа. С болью и страданием В. Астафьев говорит о зверином в человеке. Страшные эпизоды он приводит в повести не для того, чтобы унизить, запугать русского человека, а чтобы каждый задумался о причинах озверения людей.

Детальным изображением негативных сторон дна жизни отличаются повествования Л. Петрушевской «Время ночь», П. Санаева «Похороните меня за плинтусом», В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», И. Стогоff «Русская книга» и т. д.

Применение технологии «мозгового штурма»

Инструменты: текст произведения П. Санаева «Похороните меня за плинтусом», Интернет, компьютер (ноутбук), таймер, интерактивная доска / маркеры.

Условия проведения: деление на группы (3–5 человек).

Название технологии	Варианты технологии	Условия проведения / задание	Прогнозируемый результат
Изменение точки зрения	Точки зрения разных людей	Знание текста произведения	Выявление разности и общности взглядов героев на любовь. Вывод о месте категории семьи в творчестве писателя
Группировка вносимых изменений	Умение группировать описанные социальные явления и способность анализировать	Закрепить представление о внутреннем конфликте произведения и выявить технологию создания текста
Автописьмо	Возможность изменения адресанта (темпорализация самосознания)	Письмо себе по поводу предупреждений, заложенных в повествовании	Осознание позиции автора и выявление особенностей восприятия его взглядов
Реверанс	Возможность выбора героя	Предполагает воспроизведение точной противоположности изложенной позиции избранного героя	Способствует гибкости ума, появлению оригинальных идей, пониманию авторской позиции и эмпатии

Причина возникновения повышенного интереса к подобной сфере проблем: целая зона состояний индивидуума оказалась проигнорирована русской классической литературой, а в период расцвета социалистической культуры и идеологии описание человеческих пороков вообще отсутствовало.

Внешние черты произведения жестокого реализма:

1. Подробные описания физиологических и неотделимых от них эмоциональных ощущений, которые испытывает человек.

2. Намеренно детализированное описание действий и состояний.

3. Широкое использование табуированной лексики.

Причины демонстративного проявления подобных черт:

1. Действия, состояния и подобные переживания столь очевидно «замалчивались» литературой (даже самые раскрепощенные авторы в подобных случаях прибегали к несколько тяжеловесным эвфемизмам), что для заполнения пустоты необходим концентрированный текст, который для многих читателей, возможно, сыграет еще и роль своеобразной шоковой терапии.

2. Ненормативная лексика:

а) целый пласт, который не отторгается языком в силу его активного использования, фактически не задействован в литературе;

б) повышенная степень экспрессивности.

Направление традиционного реализма, наиболее мощное, характеризуется повышением уровня философичности и публицистичности и связано, с одной стороны, с открытым выражением злободневных социально-нравственных проблем, а, с другой - со стремлением соотнести конкретные проблемы нашего времени с философскими идеями современности. По своей сути натурфилософская проза соединяет в себе стремление осмыслить взаимотношения человека и природы.

4. Проблема взаимоотношений человека и природы получила освещение в мировой литературе, но доминантную роль в структуре и содержании художественного целого она стала играть лишь в рамках такого направления, как натурфилософская проза второй половины ХХ века. В литературе, отражающей мир через призму животворящего бытия всего существующего, все подчиняется мысли о неисчерпаемой и безграничной власти physis (природы), порождением и частицей которой выступает homo sapiens. Вопрос о способах взаимодействия человека с natura (природой) и степени их родства становится ведущим для указанного литературного направления. Это определяет понимание homo sapiens натурфилософской прозой.

Личность в натурфилософской прозе наделяется чувством вселенской принадлежности, причастности разумному космосу, что уравнивает его в этико-биологических правах с царством животных и растений. Подобное восприятие действительности свойственно и герою других литературных направлений. Это роднит натурфилософскую прозу с философской. Однако они отличаются друг от друга своей направленностью. Философская проза рассматривает бытие человека с позиций антропоцентризма, натурфилософская проза, напротив – с позиций биоцентризма (личность – проявление животворящей основы всего существующего).

В натурфилософской прозе появляется герой, которого волнует не общественная сторона взаимоотношений людей, а их стремление к гармонии природы, нахождение естественного пути развития. Личность, живущая не по социальным идеалам, а по законам биоэтики, обретает свои специфические черты. Они проявляются во взаимодействии человека с различными сферами бытия. Способы связи героев и окружающей их действительности, а также их характерологические особенности отражаются в созданной авторами-натурфилософами концепции личности.

Наиболее полно биоэтические идеалы отражаются в ряде произведений С. П. Залыгина («Тропы Алтая», «Комиссар», «После бури» и др.), чье творчество также может быть рассмотрено в рамках исторической и «деревенской» прозы. У Ч. Т. Айтматова натурфилософские мотивы неотделимы от национального образа мира. Натурфилософские черты проявились в творчестве Л. М. Леонова («Русский лес», «Пирамида»);
В. П. Астафьева («Царь-рыба), В. Г. Распутина, Ю. П. Казакова, Б. Л. Васильева («Не стреляйте в белых лебедей»).

Натурфилософская проза второй половины XX в. создает образ мужчины-охотника, созидающего витальную энергию в мире. Он появляется в творчестве Ч. Т. Айтматова («Когда падают горы (Вечная невеста)» – Арсен Саманчин), В. П. Астафьева («Царь-рыба» – Колька, Архип, старшой), А. А. Кима («Отец-Лес» – Степан Тураев; «Охотница» – Дуся), Л. М. Леонова («Пирамида» – Никанор Шамин), А. Г. Битова («Птицы, или Новые сведения о человеке – охотнике»), Ю. П. Казакова (герои рассказов «На охоте», «Долгие крики»), В. Г. Распутина («Век живи – век люби» – занимающиеся тихойохотой Митяй, Саня), С. П. Залыгина («Санный путь» – охотник). Резко отличаются от данного образа присутствующие в произведениях авторов-натурфилософов герои, занимающиеся покорением physis ради наживы. Их охота направлена на личное материальное обогащение и / или благополучие (расстрельщики из романа Ч. Т. Айтматова «Плаха», браконьеры «Царь-рыбы» В. П. Астафьева, принимающие участие в охоте на человека Гаврилов и Дюрсо из романа Л. М. Леонова «Пирамида», Федор Ипатович Бурьянов – герой романа Б. Л. Васильева «Не стреляйте в белых лебедей», дядя Володя из рассказа В. Г. Распутина «Век живи – век люби» и др.).

Странники, скитальцы, бродяги (Иоанн из рассказа «Странник», Василий Панков – герой рассказа «Легкая жизнь» Ю. П. Казакова; Николай Тураев в «Отце-Лесе» А. А. Кима, действующие лица его рассказа «Бродяги Сахалина», Павел из повести «Луковое поле»; режиссер Иванов в рассказе С. П. Залыгина «Санный путь» и др.) представляют в натурфилософской прозе второй половины ХХ века особую категорию людей, познающих бытие всего сущего в «движении». Таков путь о. Матвея – героя романа Л. М. Леонова «Пирамида». Герой достигает состояния Сфайроса в странничестве. С натурфилософской точки зрения, доминантной чертой в образе о. Матвея следует считать стремление к слиянию с природой, обретение в ней своего Бога. Постижение смысла бытия героем происходит в движении, которое являет в себе подлинную жизнь и раскрывает тайны космоса. Планетарный масштаб осознания действительности достигает своего апогея именно на пути в бесконечность, куда собирается герой. Поэтому о. Матвей – это страждущий странник, находящий смысл жизни человека в беспрерывном перемещении частиц бытия. Он становится изгнанником враждебного биосу социума, где естественное развитие превращается в разрушение.

Философско-эстетическую суть натурфилософского повествования можно свести к следующему: в человеческой жизни существует высокий, но потаенный смысл, который нужно постигать, а не искать и обустраивать собственное место под солнцем. Русский человек может постигнуть этот смысл только через единение, соборность, тогда как всякий индивидуальный путь – неистинен. Отчасти этим объясняется смена натурфилософской прозы религиозной.

Современные реалисты также ищут не очевидные причинно-следственные связи жизненных явлений, а ее мистический и сакральный христианский смысл. Реальность, которая понимается как стоящая перед лицом Божьим, временная в свете Вечности и т. д. В качестве примера в литературе двух последних лет можно привести прозу Л. Сычевой, Ю.Самарина, Д. Ермакова, О. Шевченко, Ю. Горюхина, В. Бондаря, где общий знаменатель - их религиозность, их христианский взгляд на мир.

5. Религиозная проза многомерна. В ней можно выделить следующие ведущие темы: описание церковной и монастырской жизни в современной литературе (В. Алфеева «Джвари», О. Николаева «Кукс из рода серафимов», «Инвалид детства»; А. Варламов «Поломники»; Л. Бородин «Посещение», В. Лихоносов «Сними проклятие, Господи!»; Ф. Светов «Отверзи ми двери»); агиографические традиции в произведениях современных писателей (А. Нежный «Плач по Вениамину», «Князь Томский. Епископ Андрей. История гибели»; А. Ильинская «Пинега»); особенности сюжета, связанные с постепенным постижением Истины, принятием Веры, постижением Таинств, христианские идеи смирения, милосердия, прощения, любви. Мотив пагубности гордыни (Л. Бородин «Посещение»).

Религиозная проза – специфическое явление в современной литературе, которого не могло быть в период соцреализма. Это, прежде всего, тексты В. Алфеевой («Джвари»), О. Николаевой («Живый в помощи»),
А. Варламова («Рождение»), Ф. Горенштейна («Псалом») и др.

Для религиозной прозы характерен особый тип героя. Это неофит, только входящий в круг религиозных ценностей, воспринимающий новую для него, чаще всего монастырскую среду как экзотическую.

Соборность выступает как доминанта, организующая жанрово-стилевое пространство прозы В. Н. Крупина . Писатель практически в каждом произведении, написанном после 1990-х гг., подчеркивает осознание соборности как единения народа в исполнении христианского долга и пожертвовании, в стремлении посильно приблизиться к Богу, воплотить в себе нравственный идеал Православия. Русский народ не способен жить без Православия - к такому выводу приходит В. Крупин. Отсюда и образы людей, тяготеющих к православным идеалам и традициям (Николай Иванович Чудинов в повести «Великорецкая купель», Саша Резвецова в повести «Люби меня, как я тебя…», бабушка Лиза в рассказе «Прошли времена, остались сроки»), обилие православной символики (храм, свечи, крест, иконы); в этом кроется одухотворенность русской загадочной души.

Максимальное приближение героев к истине, стремление к самопожертвованию, система религиозных взглядов современников, использование документального материала и реальных прототипов позволяют
В. Н. Крупину раскрыть теологический аспект осмысления предполагаемого происходящего.

Христианство, основанное на идее воплощения, интерпретирует отношение того, что представляется, к тому, что представляет. Таков характер пространственно-временной организации художественной реальности у В. Н. Крупина. Для его произведений характерно изображение путей к вере. В этом плане показательна «Ловушка для Адама», построенная в форме хождений главного героя. Узнавание своего предназначения приводит главного героя к ошибочному решению. Инициация не состоялась. Вину за содеянное автор делит между духовным наставником и главным героем.

Одно из направлений современной русской литературы, которое можно назвать направлением «жестокого реализма», это одна из самый ярких черт русской литературы конца ХХ века, которую можно назвать также «линией зла» или жестокости. Российская действительность последних десятилетий такова, что невозможно хотя бы раз не упомянуть о пролитии крови, о посягательствах на жизнь людей. В данной лекции рассматривается вопрос о том, как отразилась «жестокая» российская действительность на творчество современных писателей? Оправдывается или осуждается ими убийство? Как они решают проблемы жизни и смерти? И наконец, какие открытия были сделаны современными писателями? Посмотрим на некоторые произведения последнего десятилетия ХХ века.

В русской литературе 1-й половины XX века убийство освящалось революционной необходимостью, объяснялось классовой борьбой. Литература оправдывала человека, совершавшего убийства, потому что он плыл в «железном потоке», плыл к единой для всего народа светлой цели. Но чем же можно объяснить такое обилие «жестоких» произведений в русской литературе конца XX века?

После затишья в литературе 1960-1970-х гг. в произведениях 1980-х годов, сначала скромно, начинают появляться персонажи, проливающие кровь, а в 1990-х гг. почти в каждом произведении речь идет о жестокостях и смерти. Эпоха «исторических сдвигов» окончилась, построено то общество, которое было когда-то так желанно. Жизнь вошла в свое обычное русло, и теперь преступников нельзя оправдать ходом истории. 1) Следует смотреть в их души, умы. Преступники Достоевского, Лескова еще ходят под Богом, преступники конца XX века остались без Него. 2) Тема убийства для нас не нова. Первое, что приходит на ум, - «Преступление и наказание» Федора Достоевского, затем рассказ Ивана Бунина «Петлистые уши», где главный его герой, необыкновенно высокий «ужасный господин», патологический убийца по фамилии Соколович, рассуждает следующим образом: «Страсть к убийству и вообще ко всякой жестокости сидит, как известно, в каждом. А есть и такие, что испытывают совершенно непобедимую жажду убийства, - по причинам весьма разнообразным, например, в силу атавизма или тайно накопив – шейся ненависти к человеку, - убивают, ничуть не горячась, а убив, не только не мучаются, как принято это говорить, а, напротив, приходят в норму, чувствуют облегчение, - пусть даже их гнев, ненависть, тайная жажда крови вылились в форму мерзкую и жалкую. И вообще пора бросить эту сказку о муках, о совести, об ужасах, будто бы преследующих убийц. Довольно людям лгать, будто они так уж содрогаются от крови. Довольно сочинять романы о преступлениях с наказаниями, пора написать о преступлении безо всякого наказания».

Это было написано в 1916 году, то есть как раз накануне страшного периода братоубийственных войн, и представляло собой очевидную полемику с «бульварными романами» Достоевского. Но именно этими двумя полюсами при всей разновеликости образов Раскольникова и Соколовича и обозначается названная тема в новой русской литературе. Достоевским была задана милосердная традиция - Бунин устами и поступком своего персонажа против нее восстал. Третья линия, даже не срединная, а стоящая особняком, принадлежит Лескову. Его наделенный неизбывными жизненными силами Иван СеверьянычФлягин совершает убийство безвестного монашка бездумно, а если пристальнее вглядеться в авторский замысел, то по Божьему попущению. Убийство было необходимо, чтобы с героем случилось то, что с ним случилось, послужило своеобразной з а в я з к о й его жизненных странствий и, в конечном итоге, - спасению души, но никак не финалом. Точно так же убийство старухи-процентщицы служит завязкой и у Достоевского, и хотя странствия героев двух писателей оказы- ваются очень разными, оба они ходят под Богом и к Богу приходят.

Главный герой романа Вл. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», одного из больших романов, которым завершался XX век, утверждает: «если есть бессмертие, все позволено». XIX век завершался романом «Братья Карамазовы» («Воскресение» все же больше принадлежит уже к следующему столетию), грозным предупреждением нараставшему разгулу богоборческой эйфории: «Если Бога нет, то все позволено». Здесь, конечно, не случайная перекличка: в контрапункте этих высказываний вся суть изменившихся за сто с лишним лет основ миропонимания.

Петрович не материалист, он признает существование Бога. Но Бог для него где-то там, за закрытыми Небесами, непонятная, загадочная и страшная сила (в буквальном смысле - то есть обладающая возможностью наказать) - так всегда бывает, если отсутствует единственно возможная двусторонняя связь - любовь. Наказание подразумевается лишь внешнее, ибо с совестью герой нашего времени научился управляться уже давно - с помощью ума. Логику Бога понять невозможно: Он может наказать за убийство, а может и не наказать... Связи человека с Богом и другими людьми нет: жажда покаяния - лишь признак слабости.

Первым после затишья 1960-1970-х годов оказался Виктор Астафьев, опубликовавший в 1987 году едва ли не лучший из своих рассказов - пронзительную, горестную «Людочку». Там не было еще выстрела, не было, как сказал бы маканинский Петрович, удара, но убийство состоялось. Вернее, не убийство, но праведная расправа, святая месть сильного и волевого человека подонку за поруганную человеческую жизнь. Болевой шок, обрушенный в этом рассказе на читателя, был столь велик, что невольно забывалась одна вещь: в противовес русской традиции всегда и во всем входить в обстоятельства каждой человеческой жизни, даже самой мерзкой (например, Ставрогина, особенно если считать ставрогинский грех в романе «Бесы» бывшим, Федьки-каторжника или того же бунинского Соколовича), Астафьев в образе «порочного, с раннего детства задроченного» насильника Стрекача вывел нелюдя, который в буквальном смысле не имеет права на существование. А точнее, даже не создал, не придумал, не обобщил, но увидел и обозначил хорошо узнаваемый тип, достойный именно той страшной смерти в кипящей адской воде, которая и была ему автором уготована.

Выстрел появился позднее - у Леонида Бородина в «Божеполье». Он прозвучал даже не как месть оскорбленной женщины за ею обманутого, но не ею преданного мужа, а как своеобразное покаяние перед ним. Важно то, что в обоих случаях писатели не то чтобы морально оправдывают убийство (вопрос об оправдании ими не ставится), а то, что для их персонажей это единственное возможное действие, неподсудный поступок настоящих людей. Астафьев и Бородин ставят выстрелом или справедливой расправой т о ч к у в своих произведениях, вынося все метафизические вопросы за скобки, утверждая таким образом победу добра над злом, справедливости над несправедливостью и даже не проверяя свою идею на прочность, ибо она для них аксиома, доказывать которую нет нужды.

Достоевский сквозь дым и разрывы адских машин первых террористов прошлого века, но все же еще издалека, видел впереди России пропасть, загадывал, что будет в мире, где нет Бога и все дозволено, Лесков противопоставлял революционному нигилизму своих праведников, Бунин приблизился к провалу вплотную и оставил «Окаянные дни»; «Петлистые уши» были прологом и предчувствием. Герои Астафьева и Бородина в бездне и в этом мире живут. Они обитают в бесчеловечном измерении - иную, человеческую, реальность утратив или вовсе ее не зная.

Особенно это ощущение бездны, антимира чувствуется в астафьевском романе «Прокляты и убиты», где количество смертей повергает автора в отчаяние и ужас, из которого он не видит выхода и лишь некоторое утешение находит в сцене справедливой казни. И хотя ни у Бородина, ни у Астафьева убийство не является главным событием и проистекает оно скорее от отчаянной решимости, а герои их, в сущности, никакие не убийцы, за всем этим, повторюсь, стоит нечто новое, появляющееся на наших глазах, чего в литературе прошлого века не было и не могло быть. Причем речь идет о писателях, которых я отношу к наиболее значительным и неслучайным сегодняшним прозаикам - через которых говорит сама наша жизнь. Так что же это - измена милосердным заповедям русской литературы, усталость, безысходность, отчаяние, отсутствие иного выхода или же подлинная литература в совершенно новых обстоятельствах?

Подобный сдвиг доказывает не косвенно, но прямо, что мы действительно уже давно находимся в состоянии войны. Неясно только, гражданской или какой-то еще, потому что гражданами героев нынешней русской литературы, равно как и жителей страны, назвать трудно. Они живут в обезбоженном мире, где нет ни закона, ни милосердия, ни пригляда свыше и вся надежда на справедливость, на защиту человеческого достоинства ложится на человеческие плечи. Если зло не накажу я, его не накажет никто. И в этом смысле мы стали еще дальше от христианства, чем были в советские времена. «Матренин двор» Солженицына и распутинский «Последний срок», «Привычное дело» Белова и «Последний поклон» Астафьева, «Калина красная» Шукшина и «Обелиск» Василя Быкова, «Друг мой Момич» К. Воробьева и «Хранитель древностей» Ю. Домбровского, произведения Е. Носова, В. Курочкина, Ф. Абрамова, И. Акулова - все эти лучшие книги мирного, «странного», как называл его Леонид Бородин, времени (и список этих книг, конечно же, может быть продолжен) были пронизаны христианским светом, который не могла заглушить никакая цензура. Сегодня этот свет почти померк...

Ощущение богооставленности (максимум религиозности, - и это очень честно! - на которую способен персонаж «Людочки», - содрать с насильника Стрекача крест и сказать: «Это не трогай!», и не случайно эпиграфом к другой своей повести, «Веселому солдату», выбирает Астафьев слова Гоголя: «Боже правый! Пусто и страшно становится в Твоем миру»), горькое, бесприютное и искреннее чувство, которое дано ощутить лишь тем, кто Бога ведал, потерял и алчет, и составляет нашу русскую беду и содержание лучшей части нашей сегодняшней литературы.

Все отчетливее проступают в нашей словесности жестокость и мстительность. Рискнем предположить, что именно с этим трагическим мироощущением, с сиротливостью и бездомностью современного человека и связано напрямую убийство как централь-ная тема русской литературы нового рубежа столетий.

Все вышесказанное вовсе не означает, что нынешняя проза стала безнравственнее или хуже, чем два десятка лет назад, что сделались злодеями или аморальными людьми писатели, их герои и читатели, - нет, мы все те же, хоть и денежный вопрос нас порядком подпортил, но многие подошли к какому-то пределу, бездумно исчерпали прежние запасы духовности, оставленные нам нашими предками, и, по-видимому, иначе как через тьму и отчаяние, через страдание не сможем подлинную духовность снова обрести. Эта страница неизбежна и должна быть прожита, сегодня она пишется, и вопрос лишь в том: не грозит ли русской литературе себя потерять на ее пути за героями, идущими по такому хрупкому и коварному весеннему льду над стылой водой.

Именно по такому пути идет Владимир Маканин, писатель, очень к рефлексии и утонченному психологизму склонный. В романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» он пишет убийцу изнутри, детально прорабатывает его психологический портрет, его душевное состояние, мотивы, ощущения. Мир героя очень зыбок, вообще зыбкость, непрочность - вот черты маканинской прозы, и только в этих условиях его персонаж чувствует себя хорошо. Петрович при всей своей внешней неустроенности и никчемности, не оставивший после себя ничего, кроме двух мертвых тел, - ни рукописи, ни детей, ни имущества,- по-своему счастлив. Убийство маканинский герой совершает с целью утверждения собственного достоинства. то, что герой Маканина повинен в двух смертях, не совершив которые (пусть даже и мыс - ленно) не смог бы утвердить себя как личность, - тоже примета времени.

И все же своеобразный «пацифизм», определенная нерешительность и неуверенность обыкновенного человека в своем праве на убийство и месть, если только не случилось с ним события чрезвычайного, а даже если и случилось, сожаление и пе- чаль гаснут и растворяются в произведениях более «решительно» настроенных прозаиков, своего рода новых радикалов.

Все последние романы Анатолия Афанасьева, написанные на стыке жанров патриотического боевика и политического памфлета (сознательно несущие на себе определенные признаки ком- мерческой литературы и все же очевидно выходящие за ее рамки), тянут за собой целый шлейф праведных и неправедных убийств. В своеобразном бестселлере «Зона номер три» создается целый кошмарный мир, в котором убийство становится нормой, развлечением для богатых подонков, новых хозяев жизни, и, чтобы этот мир одолеть, надобно тоже без устали убивать, и только человек, способный в ответ убивать, может быть сегодня героем. В этом же ряду стоят роман Юрия Козлова «Колодец пророков», его же повесть «Геополитический романс» и повесть А.Бородыни «Цепной щенок».

Идея злосчастной зоны, возникающей на теле России, очевидно витает в пропитанном жутью воздухе и не разбирает, где право, где лево.

Чингиз Айтматов в романе «Тавро Кассандры» фактически допускает или даже освящает убийство младенцев во чреве матери, если из них могут вырасти потенциальные злодеи. В его произведении, хотел автор того или нет, космический монах Филофей претендует на то, чтобы стать своеобразным праведным Иродом - идея изначально столь же порочная, сколь и нелепая, но ведь не от хорошей жизни пришла она писателю в голову.

Можно привести еще множество примеров, и все они так или иначе говорят об одном. Концентрация зла в современной литературе превысила все мыслимые пороги, зашкаливает за крайнюю черту и становится объектом для пародий и экспериментов, убийство сделалось такой же неотъемлемой частью ро-манного сюжета, какой в литературе прежних лет была история любви.

Подлость нашего «свободного» времени в том и проявилась, что оно оказалось безОбразным и безобрАзным, но зато слишком зрелищным и телевизионным, и литература начала вынужденно к этому приспосабливаться. В отличие от прежних лет в лучших своих проявлениях привыкшее не только противостоять насилию, но и быть в разладе с действительностью, противоречить газетам и телевидению, различать добро и зло и уберегать человеческую душу, сегодня практически не доходящее до общес-тва слово писателя оказалось в положении весьма странном. Оно не только нарушает многие традиционные запреты, говорит о том, о чем говорить прежде не было принято, но все больше и больше всеобщему безумию уподобляется, гоняясь за читателем и превращая его в заложника занимательности, притупляя болевой порог и, если так можно выразиться, «беллетризируя», а еще точнее, «телевизируя» и приручая убийство. Вот здесь-то, в этой точке соотношения д е й с т в и т е л ь н о й или в и р т у а л ь н о й картины бытия, и происходит водораздел между истиной и ложью, на этом поле и случается измена традиции слова, а значит, правде.

Бытие литературы не подсудно никаким законам и абстрактным рассуждениям, и если эти романы, повести и рассказы были написаны, значит, они должны были быть написаны. Винить писателя в том, что он пишет так, а не иначе, бессмысленно, и не об этом речь, да и потом разве возможно рождение без смерти, а жизнь без убийства, куда и зачем прятаться, чему брезгливо противиться, когда пролитая кровь обступает все больше и больше и наше сознание, и наше бытие? 2)

Русские мыслители минувших веков, предвидя надвигающийся кризис религиозного сознания, пытались предсказать, как будут жить люди, утратившие Бога. Вынужденные компенсировать потерю питающей жизнь божественной любви, люди сначала начнут сильнее любить друг друга (но только ближних, дальние, за пределами «освещенного круга», вообще перестают восприниматься как реальные, способные испытывать боль живые существа). Но эта любовь станет не дарующей, а забирающей (для себя), в большой степени пожирающей, восполняющей собственную энергию - и главным образом направленной не на душу, а на плоть ближнего. (В романе Маканина это проявляется наглядно: при описании многочисленных «любовей» Петровича). Следование небесным идеалам и образцам в выстраивании своей жизни заменяется ориентацией на “галерею” политических, воен-ных, литературных, артистических, спортивных и т.п. культовых фигур. Вера в сверхъестественные силы и в чудеса сохраняется, но понять их действие становится невозможно; в то же время хочется разгадать их «механизм» и овладеть ими (для утверждения своей власти). И, наконец, люди перестают понимать друг друга, ибо каждый начинает вкладывать в слова свою правду, и наступает непонимание, раздоры, а затем и война всех против всех. Все это, повторяю, происходит под закрывшимися Небесами, в усиливающемся мраке, в подполье.

Такие писатели-«могикане», как Ч.Айтматов, В.Быков, первые преодолевшие эстетику соцреализма, и заслужившие этим признание читателя, в своих последних произведениях говорят о Зле как о неискоренимом и непобедимом. Взгляд Чингиза Айтматова на человечество вполне безнадежен. В своем скудоумном упрямстве оно так далеко зашло стезею зла, что начинают бунтовать уже его физические гены, клеточная материя. Образы романа Ч. Айтматова «Тавро Кассандры» чрезвычайны и поражают воображение: космические невозвращенцы, бунт эмбрионов, икс - роды, зечки-инкубы, киты-самоубийцы - из всего этого выстроена оригинальная художественно-философская конструкция, призванная разбудить в читателе эсхатологическое видение действительности.

В последней повести В. Быкова «Стужа» пожилая белорусская крестьянка и изощренный французский интеллектуал бьются над одним и тем же вопросом: следует ли бороться со злом в обстоятельствах, когда оно непобедимо? Итог борьбы предрешен; средств нападения нет; средств защиты тоже; о том, что произошло, никто никогда не узнает. Если учить по Быкову, то фашизм, нацизм, большевизм и множество иных скверн подобного рода извечно дремлют в межклеточных мембранах людской природы. Когда эта иммунная мембрана истощается, человек, народ, человечество само призывает своими поводырями и праведниками Гитлера, Сталина, Пол Пота или какого-нибудь другого беса из ордена сатаны.

В конце 1980-х-начале 1990-х годов по ошеломленной и весьма пестрой русской словесности от грандиозной леоновской «Пирамиды» до вездесущего Вик. Ерофеева через книги В. Макани-на, Л. Петрушевской, А. Кима, О. Ермакова, В. Шарова, В. Белова, Ф. Горенштейна, В. Распутина, П. Алешковского, А. Проханова, С. Залыгина, А. Слаповского - ну, казалось бы, что между этими авторами общего? - прокатилась волна апокалиптической, причем не в религиозном, а светски-катастрофическом понимании этого слова, литературы.

Писатели самых разных направлений, от реалистов до постмодернистов, представители разных политических взглядов, от ультрапатриотов до ультрадемократов, в метрополии и в эмиграции, авторы разных возрастов, маститые и совершенно никому не известные, избирали тему конца света в качестве основного мотива для построения своих сюжетов. Не было б большой натяжкой сказать, что в русской литературе 90-х годов труднее найти писателя, так или иначе не коснувшегося темы Апокалипсиса.

Ничего случайного в том не было. В основе «апокалиптического всплеска» нынешнего findesiecle лежал глубочайший кризис позитивистской мысли, вызванный исчерпанностью всех прогрессистских и утопических теорий и идей, идущих от эпохи Просвещения и поставивших мир на порог аннигиляции. И если Россия в силу целого ряда объективных и субъективных причин стала той страной, где общечеловеческий кризис достиг наибольшей глубины (и в этом мы опять оказались впереди планеты всей, а потому наш опыт бесценен), то русская литература стала тем органом, который наиболее болезненно на него отреагировал.

В 2000-е годы исторический опыт уже не оставляет нам права гадать, какое символическое содержание может знаменовать собой фигура, шествующая в финале «Двенадцати» «с кровавым флагом» (именно кровавым - тайновидческая интуиция Блока не подвела).

Десять лет назад выброшенные из социализма в никуда, мы готовились всем скопом погибнуть и пропели себе отходную. Но остались жить и первым делом схватились поодиночке за оружие и стали убивать. Национальная идея, новая архитема русской прозы, кажется, обозначилась со всей очевидностью - нанести удар и найти ему соответствующее оправдание. У кого-то получается тоньше, у кого-то грубее, кто-то искренен, а кто и ловит рыбу в мутной воде, писатель пугает, его малочисленному читателю страшно, и ни тот ни другой не ведают, есть ли и каков выход из этого замкнутого круга? Впрочем, если следовать Данте, выход есть: Чистилище.

Надо надеяться, что русская литература переживет это жестокое время. Она будет исцелена вместе с исцеленной Россией. Нам следует раскаяться и за себя и за предков. Воззвать к Богу, после чего выключить у наших детей телевизор и дать им вместо этого сборник удивительных по своей доброте рассказов Леонида Нечаева «Старший брат». Есть еще в России любящие ее праведники, которые молятся за нее.

«Переживание богооставленности, - писал Бердяев, - не означает отрицание существования Бога, оно даже предполагает существование Бога. Это есть момент экзистенциальной диалектики богообщения, но момент мучительный. Богооставленность переживают не только отдельные люди, но и целые народы и все человечество и все творение. И это таинственное явление совсем не объяснимо греховностью, которая ведь составляет общий фон человеческой жизни. Переживающий богооставленность совсем может быть не хуже тех, которые богооставленности не переживают и не понимают».

Литература постмодернизма.

Одно из ведущих направлений современной русской литературы получило название постмодернизм.

Постмодернизм к концу ХХ века в русской литературе уже успел утратить эффект новизны, хотя для многих он по-прежнему остается достаточно странным незнакомцем. Язык его непонятен, эстетические вкусы раздражают... В постмодернизме действительно немало необычного, шокирующего, даже "шизоидного" - и он же эрудит, полиглот, отчасти философ и культуролог. Особые приметы: лишен традиционного "я" - его "я" множественно, безлично, неопределенно, нестабильно, выявляет себя посредством комбинирования цитации; обожает состояние творящего хаоса, опьяняется процессом чистого становления; закодирован, даже дважды; соединяет в себе несоединимое, элитарен и эгалитарен одновременно; тянется к маргинальному, любит бродить "по краям"; стирает грань между самостоятельными сферами духовной культуры, деиерхизирует иерархии, размягчает оппозиции; дистанцируется от всего линейного, однозначного; всегда находит возможность ускользнуть от любой формы тотальности; релятивист; всем видам производства предпочитает производство желания, удовольствие, игру; никому не навязывается, скорее способен увлечь, соблазнить. Характер: независимый, скептический, иронический, втайне сентиментальный, толерантный; при всем том основательно закомплексован, стремится избавиться от комплексов. Любимые занятия: путешествия (в пространстве культуры), игра (с культурными знаками, кодами и т. д.), конструирование/переконструирование (интеллектуальная комбинаторика), моделирование (возможных миров).

Лучше узнать его можно в совместном путешествии. Правда, без переводчика "с постмодернистского" не обойтись. Роль такого переводчика способен сыграть предлагаемый учебник (хотя, возможно, это просто маска данной книги, которая представляет собой нечто большее, чем учебник). "Больше, чем учебник" является и введением в постмодернизм для начинающих, имеющим едва ли не центонный характер, и первым в литературоведческой науке широкоохватным, многофункциональным исследованием русского литературного постмодернизма, открывающим новые перспективы для его изучения.

История человечества отмечена последовательной сменой множества культурных эпох. Последняя из них получила название эпохи постмодерна. В предельно широком контексте под постмодерном понимается "глобальное состояние цивилизации последних десятилетий, вся сумма культурных настроений и философских тенденций", связанных с ощущением завершенности целого этапа культуристорического развития, изжитости "современности" (Moderne - модерн - «новое время», современность; с франц. modernité - современность), вступления в полосу эволюционного кризиса. Породившие постмодерн веяния отразили изменения в сознании и коллективном бессознательном человечества, разочарованного результатами реализации господствовавших в XX в. мировых идей и проектов "законодательного разума", подошедшего к грани самоуничтожения, нащупывающего пути к медиативному («П<остмодернизм> (или "постмодерн") буквально означает то , что после "модерна", или современности. Однако понятие "современность" не имеет сколько-нибудь строгого общепризнанного определения. Исток "современности" усматривают то в рационализме Нового Времени, то в Просвещении с его верой в прогресс и опорой на научное знание, то в литературных экспериментах второй половины XIX в., то в авангарде 10-20-х гг. XX в. - соответственно ведется и отсчет "постсовременности"») сосуществованию столь отличных друг от друга и имеющих собственные интересы рас, народов, наций, государственно-политических, общественных и религиозных систем, не говоря уже об отдельных людях. Чтобы выжить, общества сегодня "обязаны выработать и освоить менталитет, адекватный инструментальному могуществу и предполагающий чрезвычайно высокую степень терпимости, готовности к самокритике и компромиссам". Весь многовековой опыт подвергается переосмыслению, служит базой для выявления объединяющих человечество ценностей, не привязанных к какой-либо одной центрирующей идеологии, религии, философии.

Постмодерн заявил о себе как "транскультурный и мультирелигиозный феномен, предполагающий диалог на основе взаимной информации, открытость, ориентацию на многообразие духовной жизни человечества" . В политике это выражается распространением различных форм постутопической политической мысли*; в философии - торжеством постметафизики, пострационализма, постэмпиризма; в этике - появлением постгуманистических** концепций антипуританизма, антиуниверсализма; в эстетике - ненормативностьюпостнеклассических парадигм; в художественной жизни - принципом снятия, с удержанием в новой форме характеристик предыдущего периода.

Постмодернизм должен рассматриваться прежде всего в его историческом - постсовременном, а не трансисторическом качестве, как феномен эпохи постмодерна или ее предтеча (безусловно, возможны и другие подходы;

следует лишь помнить, что трансисторическая повторяемость "постмодернистской ситуации" содержит в себе и моменты различия, и "правнук" не тождествен "прадеду", хотя может быть здорово на него похож). Воссоздается "биография" русского постмодернизма, предпринимается попытка его культурфилософской, психоаналитической, литературоведческой транскрипции.

Эпоха постмодерна, как и эпоха модерна, на смену которой она пришла, может занять в истории человечества несколько веков, и мы живем лишь в ее начале, полагает Михаил Эпштейн. В его концепции модернизм завершает эпоху модерна, постмодернизм начинает эпоху постмодерна, является ее первым периодом.

Опережающее появление постмодернизма в литературах стран, еще не вступивших, подобно России, в эпоху постмодерна, призвано подготовить почву для перехода к новой модели существования. Приходится констатировать, что российское общество к постмодернизму и преломляемым им веяниям и идеям осталось равнодушным и скорее их отторгает. Русские постмодернисты могут сказать о себе, как когда-то Мандельштам, что приносят обществу дары, в которых оно сегодня не нуждается, значения которых не осознаёт**. Показателен такой факт: не успел русский литературный постмодернизм легализоваться, как его с упоением начали хоронить. Между тем представление о специфике постмодернизма у многих пишущих о нем и создающих его устрашающий образ самое туманное. Но дело не только в непрофессионализме. Далеко не в последнюю очередь отторжение постмодернизма объясняется тем, что "ничего не изменилось в том коллективном бессознательном, которое и вершит история. Это - коллективное бессознательное членов индустриального, а не постиндустриального общества, к тому же долгие годы зажатого железным обручем тоталитаризма, пропитавшееся тоталитарным духом. К крушению тоталитаризма массы непричастны и по-настоящему еще не вытолкнули его из себя. Идеи плюрализма, совмещения несовместимого находят у них слабый отклик. Более органичной для коллективного бессознательного российского общества оказалась идея национально-религиозного возрождения, реабилитированная в годы гласности и получившая архетипический резонанс. Ее актуализация компенсирует утрату почвы под ногами, отражает рост национального самосознания и одновременно болезненную уязвленность исторической неудачей и ее последствиями.

Нельзя сказать, что русские постмодернисты не мечтают о национальном возрождении, но главным его условием они считают преодоление авторитарности любого рода, освобождение от утопий - как социальных, так и трансцендентальных, "постмодернизацию" сознания и бессознательного. Ставка ими делается не на религию, а на культуру*. Постмодернисты деконструируют проект Духа (включая христианский метанарратив), что встречает неприятие людей с мироощущением традиционно-религиозного типа.

Но как раз постмодернистская переориентация на культурологическую интерпретацию религиозной кодирующей системы, отказ от линейного принципа при подходе к истории, служит известным противовесом росту фундаментализма, являющегося сегодня, может быть, главной для человечества опасностью.

Как бы отвечая Ф. Фукуяма с его оптимистическим диагнозом - "конец истории", американский политолог С. Хантингтон также пишет о возможности "конца истории", но в результате столкновения цивилизаций и гибели человечества. С разрушением двухполюсного мира ("Запад"/"Восток"), утверждает Хантингтон, наблюдается рост фундаменталистских настроений, консолидация цивилизаций осуществляется вокруг религий. При неблагоприятном развитии событий они способны сыграть роль детонатора войны. Поэтому как деконструкция проекта Духа, так и постмодернизация религий - шаги, способствующие сохранению мира, природы, культуры, человека.

Тенденция движения к экуменизму - объединению трех ветвей христианской церкви: православной, католической, протестантской - в России обозначилась, хотя и не получила широкой поддержки.

Известный религиозный деятель Татьяна Горичева предложила российско-православный вариант постмодернизма.

В последние годы наблюдается и обратное воздействие - православия на постмодернизм. Виктор Ерофеев отмечает"переход целого ряда постмодернистских писателей на позиции морального консерватизма". Юрий Арабов предполагает, что в эстетике "в ближайшее время произойдет резкая смена "предпочтений". Постмодернизм... отойдет в прошлое. Консервативная тенденция возьмет верх, то есть будет восстановлена духовная вертикаль, наверху которой - Бог, а ниже - все остальное. У наиболее талантливых литераторов эта духовная вертикаль "уживется" с некоторыми стилистическими открытиями эпохи постмодернизма".

И все же фактор противостояния православия и постмодернизма ощутим сегодня гораздо сильнее, нежели фактор сближения.

В сущности, своей антиавторитарной переоценкой ценностей, разрывом с традиционной эстетикой постмодернизм и должен был настроить против себя многих и многих живущих допостмодернистскими понятиями, и если в западные общества он входил постепенно и в иной ситуации, то российскому еще предстоит его по-настоящему переварить. К тому же, лишь вырвавшись из андерграунда, русский постмодернизм занялся своеобразной саморефлексией, и для себя самого проясняя смысл и значение наработанного за долгие годы.

Среди прочего выяснилось, что пик постмодернизма позади, и обозначилась тенденция на спад. Из состояния культурного "взрыва" постмодернизм перешел в стадию "непрерывного" развития (если воспользоваться терминологией Юрия Лотмана*), разработка постмодернистского пласта осуществляется в основном в рамках уже утвердившейся традиции. Постмодернизм рассматривается как уже состоявшийся, "сбывшийся", так что появление даже талантливых произведений как бы не прибавляет к знанию о нем принципиально нового. Ощущение "завершенности, исчерпанности как уровня имманентно-драматургического, социокультурного, так и стратегии культурного поведения заставляет подозревать исчерпанность определенного культурного типа и менталитета, что, после некоторого периода инерционного воспроизведения основных привычных черт этого способа мышления и бытования в искусстве, создает впечатление конца и кризиса, в случае невозможности обнаружения явных, зримых черт преодоления и явления нового", - указывает Дмитрий Пригов. В этом Пригов видит отражение общей тупиковости больших социокультурных процессов. Однако не случайно он использует "осторожную" формулировку ("создает впечатление конца и кризиса"), а не ставит окончательный диагноз. У Пригова, безусловно, свои резоны (которые он не приводит). Хотелось бы обратить внимание вот на какое обстоятельство. Постструктурализм/деконструктивизм/пост-модернизм дал литературе новое измерение, раздвинул ее горизонты и в то же время поставил писателей перед лицом суперсложных, может быть и неисполнимых, задач: обретения многомерного, нелинейного художественного мышления в масштабах целых культурно-исторических эпох, овладения всеми типами письма, совмещения в одном авторе художника и философа (историка, литературоведа, культуролога и т. д.), поисков средств для воссоздания множественности истины, моделирования вероятных миров, качественного обновления литературы, интеллектуальный уровень которой должен соответствовать неизмеримо усложнившимся представлениям о мире, - задач, к осуществлению которых постмодернисты, в сущности, только приступили* и во всей полноте их отнюдь не реализовали. Возможно, это действительно задачи вперед на целую культурную эпоху, и завершается лишь первая фаза вживания в новый культурный менталитет.

* Имеется в виду концепция Ю. Лотмана о взрывных и непрерывных процессах в культуре, изложенная в его книге "Культура и взрыв" (1992). Ее базовыми понятиями являются два вида движения, определяющие развитие культуры: "непрерывное" - предсказуемое, осуществляемое в рамках традиции, и "прерывное" - непредсказуемое или труднопредсказуемое, взрывное, порывающее с существующей традицией, порождающее принципиально новый эстетический феномен. Любое направление литературы и искусства, согласно Лотману, проходит в своем развитии две стадии: "взрывную" - начальную и сравнительно кратковременную - и "постепенную", наступающую вслед за первой. Постмодернизм - не исключение.

Постсовременные постмодернисты (зарубежные и русские) опробовали саму модель "мирного сосуществования" (в языке, становящемся мире знаков) инакового, несовместимого, обособленного, лишая каждую отдельную единицу значения тотальности, стабильной неподвижности, ориентируя на восприятие смысловой множественности, вероятности, непредставимости. Они поколебали власть догматизма и "фаллогоцентризма" в сфере познания, которым противопоставили релятивизм и плюрализм, развенчали метанорративы и утопии, господствовавшие в XX в., попытались лучше понять людей, обратившись к сфере коллективного бессознательного, показали преимущество принципа "игры", принципа "удовольствия" над принципом "производства", п

Реализм представляет собой направление в литературе и искусстве, правдиво и реалистично отображающее типичные черты действительности, в котором отсутствуют различные искажения и преувеличения. Данное направление следовало за романтизмом, и было предшественником символизма.

Это направление зародилось 30-х годах 19 века и достигло своего расцвета к его середине. Его последователи резко отрицали использование в литературных произведениях каких-либо изощренных приемов, мистических веяний и идеализации персонажей. Основной признак данного направления в литературе — художественное отображение реальной жизни с помощью обычных и хорошо знакомых читателей образов, которые для них являются частью их повседневной жизни (родственники, соседи или знакомые).

(Алексей Яковлевич Волосков "За чайным столом" )

Произведения писателей-реалистов отличаются жизнеутверждающим началом, даже если их сюжет характеризуется трагическим конфликтом. Одной из главных особенностей данного жанра является попытка авторов рассмотреть окружающую действительность в её развитии, обнаружить и описать новые психологические, общественные и социальные отношения.

Пришедший на смену романтизму, реализм имеет характерные признаки искусства, стремящегося найти правду и справедливость, желающего изменить мир в лучшую сторону. Главные герои в произведениях авторов-реалистов совершают свои открытия и умозаключения, после долгих раздумий и проведения глубокого самоанализа.

(Журавлев Фирс Сергеевич "Перед венцом" )

Критический реализм практически одновременно развивается в России и Европе (примерно 30-40-е года 19 столетия) и скоро выступает как ведущее направление в литературе и искусстве во всем мире.

Во Франции литературный реализм, прежде всего, связан с именами Бальзака и Стендаля, в России с Пушкиным и Гоголем, в Германии с именами Гейне и Бюхнера. Все они переживают в своем литературном творчестве неизбежное влияние романтизма, но постепенно отдаляются от него, отказываются от идеализации действительности и переходят к изображению более широкого социального фона, где и протекает жизнь главных героев.

Реализм в русской литературе XIX века

Главным основоположником русского реализма в 19 веке является Александр Сергеевич Пушкин. В своих произведениях «Капитанская дочь», «Евгений Онегин», «Повести Белкина», «Борис Годунов», «Медный всадник» он тонко улавливает и мастерски передает самую суть всех важных событий в жизни русского общества, представленной его талантливым пером во всем многообразии, красочности и противоречивости. Вслед за Пушкиным многие писатели того времени приходят к жанру реализма, углубляя анализ душевных переживаний своих героев и изображая их сложный внутренний мир («Герой нашего времени» Лермонтова, «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя).

(Павел Федотов "Разборчивая невеста" )

Напряженная социально-политическая обстановка в России в годы правления Николая I вызвала острый интерес к жизни и судьбе простого народа у прогрессивных общественных деятелей того времени. Это отмечается в поздних произведениях Пушкина, Лермонтова и Гоголя, а также в поэтических строках Алексея Кольцова и произведениях авторов так называемой «натуральной школы»: И.С. Тургенева (цикл рассказов «Записки охотника», повести «Отцы и дети», «Рудин», «Ася»), Ф.М. Достоевского («Бедные люди», «Преступление и наказание»), А.И. Герцена («Сорока-воровка», «Кто виноват?»), И.А. Гончарова («Обыкновенная история», «Обломов»), А.С. Грибоедова «Горе от ума», Л.Н. Толстого («Война и мир», «Анна Каренина»), А.П Чехова (рассказы и пьесы «Вишневый сад», «Три сестры», «Дядя Ваня»).

Литературный реализм второй половины 19 века получил название критического, главной задачей его произведений было выделить существующие проблемы, затронуть вопросы взаимодействия человека и общества, в котором он живет.

Реализм в русской литературе XX века

(Николай Петрович Богданов-Бельский "Вечер" )

Переломным моментом в судьбе русского реализма стал рубеж 19 и 20 веков, когда данное направление переживало кризис и о себе громко заявило новое явление в культуре — символизм. Тогда и возникла новая обновленная эстетика русского реализма, в котором главной средой, формирующей личность человека, теперь считалась сама История и её глобальные процессы. Реализм начала 20-го века раскрывал всю сложность формирования личности человека, она складывалась под влиянием не только социальных факторов, сама история выступала как создатель типических обстоятельств, под агрессивное воздействие которых и попадал главный герой.

(Борис Кустодиев "Портрет Д.Ф.Богословского" )

Выделяют четыре основных течения в реализме начала ХХ века:

Критический: продолжает традиции классического реализма середины 19 века. В произведениях делается акцент на социальную природу явлений (творчество А.П. Чехова и Л.Н. Толстого);
Социалистический: отображение историко-революционного развития реальной жизни, проведение анализа конфликтов в условиях классовой борьбы, раскрытие сущности характеров главных персонажей и их поступков, совершенных на благо окружающих. (М. Горький «Мать», «Жизнь Клима Самгина», большинство произведений советских авторов).
Мифологический: отображение и переосмысление событий реальной жизни сквозь призму сюжетов знаменитых мифов и легенд (Л.Н. Андреев «Иуда Искариот»);
Натурализм: предельно правдивое, зачастую неприглядное, детальное изображение действительности (А.И. Куприн «Яма», В.В. Вересаев «Записки врача»).

Реализм в зарубежной литературе XIX-XX века

Начальный этап формирования критического реализма в странах Европы в средине 19 века связывают с произведениями Бальзака, Стендаля, Беранже, Флобера, Мопассана. Мериме во Франции, Диккенс, Теккерей, Бронте, Гаскелл — Англия, поэзия Гейне и других революционных поэтов — Германия. В этих странах в 30-х годах 19 века нарастает напряжение между двумя непримиримыми классовыми врагами: буржуазией и рабочим движением, наблюдается период подъема в различных сферах буржуазной культуры, происходит ряд открытий в естествознании и биологии. В странах, где сложилась предреволюционная ситуация (Франция, Германия, Венгрия) возникает и развивается учение о научном социализме Маркса и Энгельса.

(Жюльен Дюпре "Возвращение с полей" )

В результате сложной творческой и теоретической полемики с последователями романтизма критические реалисты взяли для себя самые лучшие прогрессивные идеи и традиции: интересные исторические темы, демократичность, веяния народного фольклора, прогрессивный критический пафос и гуманистические идеалы.

Реализм начала ХХ века, переживший борьбу лучших представителей «классиков» критического реализма (Флобера, Мопассана, Франса, Шоу, Роллана) с веяниями новых нереалистических направлений в литературе и искусстве (декаданс, импрессионизм, натурализм, эстетизм и т.д.) приобретает новые характерные черты. Он обращается к социальным явлениям реальной жизни, описывает социальную мотивированность человеческого характера, раскрывает психологию личности, судьбу искусства. В основу моделирования художественной реальности ложатся философские идеи, дается авторская установка в первую очередь на интеллектуально-активное восприятие произведения при его чтении, а затем уже на эмоциональное. Классическим образцом интеллектуального реалистического романа являются труды немецкого писателя Томаса Манна «Волшебная гора» и «Признание авантюриста Феликса Круля», драматургия Бертольда Брехта.

(Роберт Кохлер "Забастовка" )

В произведениях автор-реалистов ХХ века усиливается и углубляется драматическая линия, присутствует больше трагизма (творчество американского писателя Скота Фицджеральда «Великий Гетсби», «Ночь нежна»), появляется особый интерес к внутреннему миру человека. Попытки изобразить сознательные и бессознательные жизненные моменты человека приводят к появлению нового литературного приема, близкого к модернизму под названием «поток сознания» (произведения Анна Зегерс, В. Кеппена, Ю.О’Нила). Натуралистические элементы проявляются в творчестве американских писателей-реалистов, таких как Теодор Драйзер и Джон Стейнбек.

Реализм ХХ века имеет яркий жизнеутверждающий окрас, веру в человека и его силы, это заметно в произведениях американских писателей-реалистов Уильяма Фолкнера, Эрнеста Хемингуэя, Джека Лондона, Марка Твена. Большой популярностью в конце 19 начале 20века пользовались произведения Ромена Роллана, Джона Голсуорси, Бернарда Шоу, Эрих Мария Ремарка.

Реализм продолжает существовать как направление в современной литературе и является одной из важнейших форм демократической культуры.

Рекомендованный список диссертаций по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

Православная аксиология в русской прозе XX- XXI веков 2011 год, доктор филологических наук Казанцева, Ирина Александровна

Поэтика прозы Анатолия Королёва: текст и реальность 2009 год, кандидат филологических наук Климутина, Анна Сергеевна

Художественные эксперименты в русской женской прозе конца XX века: Поэтика языка и времени 2005 год, кандидат филологических наук Широкова, Елена Викторовна

Поэтика современной башкирской прозы 2009 год, доктор филологических наук Абдуллина, Амина Шакирьяновна