«Иуда Искариот» Л.Андреева: система персонажей, суть конфликта. Особенности стиля. Переосмысление евангельского сюжета.

Повесть заново поднимает проблему «сотворчества» Бога и человека, о которой речь шла в «Жизни Василия Фивейского». В мозаичной структуре образа Иуды (он одновременно труслив и мужественен, вульгарен и лиричен, двойственно-ущербен в своем эмоционально-физическом облике и монолитно-целен в интеллектуально-волевом усилии) преобладает именно творческое, динамичное начало (особенно контрастирующее со статично-безвольными апостолами). Иуда — провокативный хаос, исполненный креативными потенциями, который противостоит самодостаточному космосу других учеников Иисуса, послушных исполнителей воли Учителя, трепетно сохраняющих букву Его учения. При всей витальной осязаемости его фигуры невозможно уловить ядро личности Иуды, поэтому он становится наиболее противоречивым образом Андреева, делая саму повесть наименее поддающимся однозначной интерпретации произведением писателя.

Из множества трактовок повести самыми уязвимыми представляются те, что напрямую соотносят андреевскую философскую сагу с новозаветным сюжетом и христианским учением в целом. Автор не ставил своей задачей переписывать Евангелия, в чем его упрекали не только наивно-ортодоксальные черносотенные публицисты, но и даже весьма искушенный в извивах религиозно-мистической мысли В.Розанов. Ближе к истине И.Анненский, веско заметивший, что «тоска и стихийность Иуды слишком понятны и близки нам, чтобы искать их на Мертвом море»3, и связавший его с теми героями Достоевского, доминантой характера которых становятся «выверт» и «надрыв», а в еще большей степени — с тревожной душой современника. Предательство Иуды — это некий чудовищный в своей предельности эксперимент: над учениками, иерусалимским людом, даже над самим собой. Современный исследователь считает основным смысловым стержнем повести именно этот мучительный, дерзкий до саморазрушения креативный порыв, благодаря которому сотворяется новая духовная реальность: «Согласно сюжету произведения, именно Иудой Искариотом, его усилиями, предвидением и самоотрицанием во имя любви <...> обеспечена победа нового учения, создана новая вселенная, духовным властителем которой становится Христос»1.

Рассказ «Иуда Искариот» стал откликом на распространившееся в русском обществе явление ренегатства и предательства. Андреев так разработал тему предательства, что А.Луначарский имел основания оценить рассказ как произведение «о низости рода человеческого». «Иуда Искариот убеждён в господстве зла, ненавидит людей. Совершая предательство, он хочет проверить и правоту гуманистического учения Христа, и преданность ему учеников. Они оказываются трусливыми обывателями; не встаёт на защиту Христа и народная масса.»

В основе сюжета рассказа лежит евангельская история, хотя, как писал Горький, «в первой редакции рассказа «Иуда» у него оказалось несколько ошибок, которые указывали, что он не позаботился прочитать даже Евангелие». Действительно, используя евангельский сюжет, автор весьма субъективно передал его. С самого начала и на протяжении всего рассказа рефреном звучат слова «Иуда Предатель», такое имя укоренилось в сознании людей изначально, и Андреев принимает и использует его, но лишь как «прозвище», данное людьми. Для писателя Иуда во многом символический предатель.

У Андреева Иуда в самом начале рассказа представлен как весьма отталкивающий персонаж: неприятна уже его внешность («безобразная бугроватая голова», странное выражение лица, как бы разделенного пополам, странен переменчивый голос «то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха»). Отталкивают его слова, «как гнилые и шероховатые занозы». Итак, с самого начала повествования мы видим, как порочна природа Иуды, преувеличено его безобразие, асимметричность его черт. А в дальнейшем поступки Иуды будут удивлять нас своей несуразностью: в разговорах с учениками он то молчалив, то чрезвычайно добр и радушен, что даже пугает многих его собеседников. С Иисусом Иуда подолгу не разговаривал, но Иисус любил Иуду, как и других своих учеников, часто искал глазами Иуду и интересовался им, хотя Иуда, казалось бы, недостоин этого. Рядом с Иисусом он выглядел низким, глупым и неискренним. Иуда постоянно лгал, так что нельзя было знать, правду говорит он в очередной раз или лжет. Вполне можно объяснить великий грех Иуды — предательство Учителя своего - натурой Иуды. Ведь возможно, что его зависть к чистоте, непорочности Иисуса, его неограниченной доброте и любви к людям, на которые Иуда не способен, привели к тому, что он решил погубить своего учителя.

Но это лишь первое впечатление от рассказа Л. Андреева. Почему автор в начале рассказа и потом много раз сравнивает Иисуса и Иуду? «Он (Иуда) был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус», т. е. писатель ставит в один ряд два таких, казалось бы, противоположных образа, он сближает их. Между Иисусом и Иудой, как кажется, существует какая-то связь, они постоянно соединены невидимой ниточкой: глаза их часто встречаются, и мысли друг друга они почти угадывают. Иисус любит Иуду, хотя и предвидит предательство с его стороны. Но и Иуда, Иуда тоже любит Иисуса! Он любит его безмерно, он благоговеет перед ним. Он внимательно вслушивается в каждую его фразу, чувствуя в Иисусе какую-то мистическую власть, особенную, заставляющую каждого слушающего его преклоняться перед Учителем. Когда же Иуда обвинил людей в порочности, лживости и ненависти друг к другу, Иисус стал отдаляться от него. Иуда чувствовал это, воспринимая все очень болезненно, что тоже подтверждает неограниченную любовь Иуды к своему Учителю. Поэтому не удивляет стремление Иуды приблизиться к нему, быть постоянно рядом с ним. Возникает мысль, не явилось ли предательство Иуды способом приблизиться к Иисусу, но совершенно особым, парадоксальным путем. Учитель погибнет, уйдет из этого мира, и там, в другой жизни, они будут рядом: не будет Иоанна и Петра, не будет других учеников Иисуса, будет лишь Иуда, который, он уверен, больше всех любит своего Учителя. При чтении рассказа Л. Андреева нередко возникает мысль, что миссия Иуды предопределена. Ни один из учеников Иисуса не смог бы вынести такое, не смог бы принять на себя такую участь. Действительно, у Андреева образы других учеников - лишь символы. Так, Петр ассоциируется с камнем: где бы он ни был, что бы он ни делал, - везде используется символика камня, даже с Иудой он состязается в кидании камней. Иоанн — любимый ученик Иисуса - это нежность, хрупкость, чистота, духовная красота. Фома прямодушен, а в действительности, Фома - неверующий. Даже глаза Фомы пусты, прозрачны, в них не задерживается мысль. Так же символичны образы других учеников: никто из них не смог бы предать Иисуса. Иуда - вот тот избранник, которому выпала эта участь, и только он способен на сотворчество в подвиге Иисуса - он тоже приносит себя в жертву. Заранее зная о том, что он предаст Иисуса, совершит такой тяжкий грех, он борется с этим: лучшая часть его души борется с предначертанной ему миссией. И душа не выдерживает: победить предопределение невозможно. Итак, Иуда знал, что будет совершено предательство, будет смерть Иисуса и что он убьет себя после этого, он даже наметил место для смерти. Он спрятал деньги, чтобы потом бросить их первосвященникам и фарисеям — то есть вовсе не в алчности была причина предательства Иуды. Совершив злодеяние, Иуда обвиняет в этом... учеников. Его поражает то, что, когда учитель умер, они могли есть и спать, могли продолжать прежнюю жизнь без Него, без своего Учителя. Иуде же кажется, что жизнь бессмысленна после смерти Иисуса. Оказывается, Иуда не настолько бессердечен, как мы думали сначала. Любовь к Иисусу открывает многие скрытые дотоле положительные его черты, непорочные, чистые стороны его души, которые, однако, обнаруживаются лишь после смерти Иисуса, равно как со смертью Иисуса открывается предательство Иуды. «Парадоксальная совокупность предательства и проявления лучших качеств в душе героя объясняется только предопределением свыше: Иуда не может победить его, но он и не может не любить Иисуса. И вся психология предательства заключается тогда в борьбе личности с предопределением в борьбе Иуды с предначертанной ему миссией».

Первое, что написал Андреев на Капри,- повесть "Иуда Искариот", замысел которой он вынашивал уже давно. "Нечто по психологии, этике и практике предательства " (46) - это, конечно, далеко не полное определение содержания повести. Как мы помним, в образе Иуды возродился уродливый демон-богоборец Оро , один из первых персонажей андреевского творчества. Но Иуда намного сложнее Оро. Он стремится не вниз, а вверх , вслед за Христом; при этом он ненавидит и презирает мир и людей не меньше Саввы. И если уж выстраивать героев Андреева в генеалогические цепочки, то прямым предшественником Иуды следует назвать Царя Ирода ("Савва"), приблизившего себя к Христу муками самоистязания, вечной и страшной епитимьей в наказание за убийство собственного сына.

Но Иуда сложнее и Ирода. Он не просто хочет быть первым после Христа, чтобы упиваться горем своего предательства. Он хочет встать по крайней мере рядом с Христом, положив ему под ноги недостойный его мир . "Он, брат, дерзкий и умный человек, Иуда,- говорил Андреев Горькому.- ...Знаешь - если б Иуда был убежден, что в лице Христа пред ним сам Иегова,- он все-таки предал бы его. Убить Бога, унизить его позорной смертью,- это, брат, не пустячок!" (47) Образ Иуды парадоксален и внушает противоречивые чувства: это одновременно циничный самовлюбленный интриган и гордый, смелый борец с "неизбывной человеческой глупостью "; гнусный предатель лучшего из людей и единственный среди всех учеников искренне и самоотверженно его любящий.

Закономерен вопрос: чем обусловлен выбор Иуды в качестве борца с земным (а в перспективе и с небесным) устройством? Ведь не желанием автора оправдать предательство? М. Волошин писал в своей рецензии: "Для искусства нет ничего более благодарного и ответственного, чем евангельские темы... Только имея под собой твердую основу во всенародном мифе, художник может достичь передачи тончайших оттенков своего чувства и своей мысли" (48). Волошину показалось неделикатным и даже грубым внедрение андреевского "я" в "законченные кристаллы евангельского рассказа" (49), но в этой прямоте и бесцеремонности - весь Андреев. Он смело перекраивает двухтысячелетние образы, чтобы с ними перекроить сознание читателя, заставить его пережить открытую автором бессмыслицу и возмутиться ею. Ведь она не только в небе,- но и в людях, легко предающих своих кумиров, кричащих "Распни!" так же громко, как и "Осанна!". Она - в их извечной несвободе, хотя и избавляющей от непосильного бремени выбора,- но тем самым лишающей их истинно человеческого, превращающей их в камни, в песчинки.

Владимир Крючков,
г. Саратов

Образ Иисуса в повести Л.Н. Андреева «Иуда Искариот», или Смеялся ли Христос?

“...Предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным”. (С.С. Аверинцев )

О бъяснить художника - и эта мысль глубоко справедлива - призваны те “законы”, которые он - художник - над собою поставил. Таким “законом” для Л.Андреева, рискнувшего создать художественный образ Иисуса Христа, был следующий: “Я знаю, что Бог и Дьявол только символы, но мне кажется, что вся жизнь людей, весь её смысл в том, чтобы бесконечно, беспредельно расширять эти символы, питая их кровью и плотью мира” . Именно таким - “напитанным кровью и плотью мира” - предстаёт перед нами андреевский Иисус, и это в повести проявляется, в частности, в его смехе.

С традиционной, психологической точки зрения открытый, жизнерадостный смех не связан с какими-либо негативными представлениями, скорее он обладает положительной коннотацией. Однако в христианской системе ценностей философия смеха понимается иначе. С.С. Аверинцев об этом пишет: “Мудреца всегда труднее рассмешить, чем простака, и это потому, что мудрец в отношении большего количества частных случаев внутренней несвободы уже перешёл черту освобождения, черту смеха, уже находится за порогом... Поэтому предание, согласно которому Христос никогда не смеялся, с точки зрения философии смеха представляется достаточно логичным и убедительным. В точке абсолютной свободы (в которой находится Христос. - В.К. ) смех невозможен, ибо излишен” . С христианской точки зрения проявлением “абсолютной свободы” Иисуса Христа стало принесение Им добровольной жертвы в искупление грехов человеческих, всякое другое проявление свободы, демонстрация свободы, в том числе в смехе, была бы действительно излишней.

Но в повести Л.Андреева преобладает другая логика - не религиозно-мистическая, но психологическая, культурно-историческая, укоренённая в мировой культурной традиции и обоснованная М.Бахтиным. И смеющийся Иисус - казалось бы, совершенно незначительная деталь - свидетельствует о принципиальном отличии образа Иисуса Христа у Л.Андреева от евангельского Иисуса, что тоже было отмечено исследователями. “Даже тот, кто мыслится как символ высшей идеальной цельности, в изображении Л.Андреева не свободен от двойственности”, - утверждает Л.А. Колобаева , характеризуя образ Иисуса Христа. Кажется невероятным, но Иисус у Л.Андреева не просто смеётся (что уже являлось бы нарушением христианского предания, религиозного канона), хохочет : “С жадным вниманием, по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус его (апостола Петра. - В.К. ) порывистую, звонкую, весёлую речь и иногда так хохотал над его шутками, что на несколько минут приходилось останавливать рассказ”. Здесь слово хохотал - сугубо андреевское, у других авторов, насколько нам известно, оно не приводится в связи с Христом. Сам Андреев был в жизни (о чём свидетельствуют воспоминания мемуаристов, в первую очередь литературный портрет Л.Андреева, созданный М.Горьким) человеком крайних настроений: и лириком-романтиком, и пессимистом-парадоксалистом. Иисус у Л.Андреева предстаёт, таким образом, не просто в человеческой (не божественной) ипостаси, но ещё и обретает некоторые исконно русские национальные черты (лиризм, сентиментальность, открытость в смехе, которая может выступать как беззащитная открытость). Безусловно, образ Иисуса у Л.Андреева - это в какой-то мере проекция его (Андреева) художнической, русской души. В связи с этим вспомним ещё раз слова автора о замысле его повести «Иуда Искариот» - это “совершенно свободная фантазия” . Фантазия, заметим, определяемая особенностями мировосприятия, стиля художника.

По традиции жизнерадостный смех расценивается как освобождающее начало - смеётся внутренне свободный, раскованный человек, например, человек эпохи Возрождения в романе Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». “Настоящий смех, амбивалентный и универсальный, не отрицает серьёзности, а очищает и восполняет её. Очищает от догматизма, односторонности, окостенелости, от фанатизма и категоричности, от элементов страха или устрашения, от дидактизма, наивности и иллюзий, от дурной одноплановости и однозначности, от глупой истошности. Смех не даёт серьёзности застыть и оторваться от незавершимой целостности бытия. Он восстанавливает эту амбивалентную целостность. Таковы общие функции смеха в историческом развитии культуры и литературы”, - утверждал М.М. Бахтин . Л.Андреев в своей повести-“фантазии” о Богочеловеке, ещё до появления работ М.М. Бахтина, интуитивно исповедует именно эту концепцию, философию смеха. Л.Андреев видит в Иисусе прежде всего ипостась человеческую, ещё и ещё раз её подчёркивая и тем самым как бы освобождая пространство для утверждения человеческого, деятельного начала, уравнивания Бога и Человека. В андреевской концепции Иисуса смех (“хохот”) логичен ещё и потому, что он уравнивает, сближает его участников, выстраивая отношения не по религиозной (готической) вертикали, а по земной, человеческой горизонтали.

Иисус Л.Андреева, как мы видим, так же, как и Иуда, представляет собой фантазию на евангельскую тему, и он близок в своём человеческом проявлении булгаковскому Иешуа из «Мастера и Маргариты». Это не “имеющий власть” (Евангелие от Матфея), знающий о Своём божественном происхождении и Своём предназначении Богочеловек, а отрешённый от реальной действительности, наивный, мечтательный художник, тонко чувствующий красоту и многообразие мира, и это знают Его ученики: “Иоанн нашёл между камней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принёс её Иисусу; и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в его глаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его тёплой руке и быстро унесла куда-то свой нежный вздрагивающий хвостик”; Иуда передаёт Иисусу прекрасные цветы: “Отдала ли ты Иисусу лилию , которую нашёл я в горах? - обращается Иуда к Марии... - Улыбнулся ли он? - Да, он был рад. Он сказал, что от цветка пахнет Галилеей. - И ты, конечно, не сказала ему, что это Иуда достал, Иуда из Кариота? - Ты же просил не говорить. - Нет, не надо, конечно, не надо, - вздохнул Иуда. - Но ты могла проболтаться, ведь женщины так болтливы” .

В своём очерке о Л.Андрееве М.Горький, как известно, утверждал: “Во всём, что касалось тёмных сторон жизни, противоречий в душе человека, брожений в области инстинктов, он (Л.Андреев. - В.К. ) был жутко догадлив” . Противоречивость, недосказанность выбранного евангельского сюжета, загадка взаимоотношений Учителя и ученика и привлекла прежде всего Л.Андреева в его повести.

Андреевский Иисус загадочен, но в чём его загадка? Она носит не столько религиозно-мистический, сколько подсознательно-психологический характер. В повести говорится о великой тайне “прекрасных глаз” Иисуса - почему молчит Иисус, к которому мысленно с мольбой обращается Иуда: “Велика тайна твоих прекрасных глаз... Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты всё молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашёл! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжелее гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?”

При чтении повести возникает логичный (в психологической системе координат) вопрос: почему Иисус приблизил к себе Иуду - потому что он отверженный и нелюбимый, а Иисус не отрекался ни от кого? Если отчасти эта мотивировка и имеет место в данном случае, то она должна расцениваться как периферийная в достоверно-реалистической и в то же время не лишённой проникновения в глубины подсознательного повести Л.Андреева. Иисус, как свидетельствует Евангелие, пророчествовал о предстоящем предательстве Его одним из апостолов: “...не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол. А говорил Он об Иуде, сыне Симона Искариота, ибо предать Его должен был он, один из двенадцати” (Евангелие от Иоанна, 6, 70, 71). Между Христом и Иудой в повести Л.Андреева существует таинственная подсознательная связь, не выраженная словесно и тем не менее ощущаемая Иудой и нами - читателями. Эта связь (предощущение соединившего обоих навечно события) ощущается психологически и Иисусом - Богочеловеком, она не могла не найти внешнего психологического выражения (в загадочном молчании, в котором ощущается скрытое напряжение, ожидание трагедии), причём особенно явственно - в преддверии крестной смерти Христа. Было бы нелогично, если бы в этой повести было иначе. Ещё раз подчеркнём, что речь идёт о художественном произведении, где внимание к психологической мотивировке закономерно и даже неизбежно, в отличие от Евангелия - сакрального текста, в котором образ Иуды является символическим воплощением зла, персонажем с позиции художественной изобразительности условным, целенаправленно лишённым психологического измерения. Бытие евангельского Иисуса - это бытие в другой системе координат.

Евангельские проповеди, притчи, гефсиманская молитва Христа не упоминаются в тексте, Иисус находится на периферии описываемых событий. Эта концепция образа Иисуса была свойственна не только Л.Андрееву, но и другим художникам, в том числе А.Блоку, который также писал о наивности “Исуса Христа”, женственности образа, в котором действует не его собственная энергия, а энергия других 10 . Наивно (с точки зрения современников Иисуса - жителей Иерусалима, отрёкшихся от Учителя) и Его учение, которое при помощи своего страшного “эксперимента” как бы проверяет и выявляет его нравственную силу Иуда: мир движим любовью, и в душе человека изначально заложена любовь, понятие о добре. Но коль учение Иисуса - великая правда, почему она оказалась бессильной в отношении Его самого? Почему эта прекрасная мысль не находит отклика у жителей древнего Иерусалима? Поверив в правду Иисуса и восторженно приветствовав Его при въезде в Иерусалим, жители города затем разочаровались в её могуществе, разочаровались в своей вере и надежде и тем с большей силой стали упрекать Учителя в несостоятельности его проповедей.

Божественное и человеческое начала предстают в повести Л.Андреева в оригинальном, “еретическом” взаимодействии: Иуда становится у парадоксалиста Андреева личностью, сыгравшей величайшую роль в истории, а Иисус представлен в своей телесности, человеческой плотскости, причём соответствующие эпизоды (прежде всего избиение Иисуса римскими стражниками) воспринимаются как чрезмерно натуралистичные по отношению к Христу, но тем не менее возможные в той цепи аргументов, мотивировок, причин и следствий, которые были воссозданы художественной фантазией автора «Иуды Искариота». Эта сосредоточенность Л.Н. Андреева на человеческой ипостаси Богочеловека оказалась востребованной в литературе ХХ века, и в частности, она определила концепцию образа Иешуа Га-Ноцри в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

12. Творчестов Андреева. Рассказы Ангелочек, Бездна, В тумане, Красный смех. Повести Жизнь Василия Фивейского, Иуда Искариот и др.

12. Творчество Л. Андреева.

Андреев Леонид Николаевич (9 (21). 8. 1871, Орел - 12.9.1919, д. Нейвала, Финляндия) - прозаик, драматург, публицист.

Детские и юношеские годы Андреева прошли в отцовском доме. В 1882его отдали в орловскую гимназию. Учился он, по собственному признанию,«скверно», но много и самозабвенно читал - Ж. Верна, Э. По, Ч. Диккенса, которого, вспоминал Андреев, «перечитывал десятки раз». Но свое сознательное отношение к книге он связывает с Д. И. Писаревым. Задумывался он и над трактатом Л. Н. Толстого «В чем моя вера?», «вгрызался» в Э.Гартмана и А. Шопенгауэра, чье сочинение «Мир как воля и представление»оказало на него сильнейшее и устойчивое влияние. Он и в зрелые годы оставался «под знаком» Шопенгауэра к его исторической и этической концепции восходят и трагическое миропонимание, и пессимизм, которые появлялись в творчестве писателя в кризисные моменты его развития.

В 1891 Андреев, по окончании гимназии, поступил на юридический факультет Петербургского университета. Отчисленный из него в 1893 «за невзнос платы», перевелся в Московский университет. Плату за обучение вносит за него Общество пособия нуждающимся. Бедствуя, Андреев дает уроки, рисует на заказ портреты (как и в Орле после смерти отца в 1889).

Окончив в 1897 университет кандидатом права, Андреев служит помощником присяжного поверенного, выступает в суде в качестве защитника. В 1897 начинается и систематическая литературная деятельность Андреева, хотя первое его выступление в печати состоялось в 1892, когда он в журнале «Звезда» опубликовал написанный им для заработка рассказ о голодающем студенте «В холоде и золоте» . Андреев входит в литературу автором многочисленных судебных репортажей, печатавшихся вначале в «Московском вестнике», а затем в газете «Курьер». Здесь он вел два цикла фельетонов, а с дек. 1901 заведовал беллетристическим отделом, где при его содействии появились первые произведения Б.К. Зайцева, А. М. Ремизова, Г. И. Чулкова и др.

Новеллистическое наследие Андреева включает в себя около девяноста рассказов. Большая их часть (свыше пятидесяти) создана в первый период творчества - с 1898 по 1904 гг. В новеллистике, отмеченной бурными художественными поисками, произошло становление писателя как мастера, здесь наметился круг его постоянных образов и тем. Начиная с 1905 г., Андреев работает и как прозаик, и как драматург. Постепенно театр занимает все бОльшее место в творчестве Андреева; на протяжении десяти лет он создает оригинальные театральные системы. Во второй половине 1900-х гг. и в 1910-е гг. Андреев написал примерно равное число рассказов: около двадцати в каждый период. При этом неуклонно растет количество драм: одиннадцать пьес создал Андреев в годы первой революции и годы реакции, семнадцать - в десятые годы. Повышение удельного веса драматургии отражало изменение жанровой ориентации художника. На это указывают не только количественные характеристики творческого спектра.

В своих ранних рассказах Андреев продолжает традиции «шестидесятников»: Н. В. Успенского, А. И. Левитова, Н. Г. Помяловского, Ф. М. Решетникова с типичной для их прозы «правдой без всяких прикрас» (Н. Г. Чернышевский), стихией бытописания, скурпулезной, не всегда художественно мотивированной детализацией. Но в лучших из них - «Баргамот и Гараська» (1898), «Петька на даче» (1899), «Ангелочек» (1899) - отчетливо проступают и социальные приметы героев, и противоречия времени, и сочувственно- сострадательное отношение автора к «униженным и оскорбленным», и авторская ирония.

Герой рассказа Л. Андреева «АНГЕЛОЧЕК» — человек с непокорной душой. Он не может спокойно отнестись к злу и унижению и мстит миру за подавление собственной личности, индивидуальности. Сашка делает это теми способами, которые приходят ему в голову: бьет товарищей, грубит, рвет учебники. Всеми силами он пытается привлечь к себе внимание и заставить с собой считаться.

На фоне описания жизни Сашки Андреев показывает сложные отношения в семье его родителей. Супруги, вместо того чтобы поддерживать друг друга, вымещают друг на друге досаду. Женившись на Феоктисте Петровне, Иван Савич стал пить и опустился. А ведь когда-то он учительствовал, его ценили и уважали. Об этом свидетельствует тот факт, что богачи Свечниковы продолжают поддерживать его деньгами, хотя он у них больше не работает.

Попытка Сашки обрести свободу привела к тому, что его выгнали из гимназии. И вдруг судьба неожиданно послала ему подарок: его пригласили в богатый дом на елку.

Даже на празднике герой держит себя высокомерно. В душе его царит озлобление. «Сашка был угрюм и печален — что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвленном сердце. Елка ослепляла его своей красотой и крикливым, наг лым блеском бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и скопившиеся вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы она повалилась на эти светлые головки», — пишет Л. Андреев. И вдруг Сашка видит на этой ненавистной елке то, без чего его жизнь была пуста, — воскового ангелочка. Автор не скупится на художественные детали при описании воскового ангелочка, подчеркивая его розовые ручки, стрекозиные крылышки. Однако при всей этой детализации неуловимым остается выражение лица у ангелочка. Это не радость и не печаль, а какое-то иное чувство, для обозначения которого автор долго не находит названия. Сашка, увидев ангелочка, шепчет лишь одно слово: «Милый». Герой просит дать ему ангелочка, а когда ему пытаются отказать, падает на колени, забывая свою гордыню, и выпрашивает себе игрушку. Получив ее, герой буквально преображается. В его движениях появляется мягкость и осторожность. Ангелочек олицетворяет в произведении тот чудный мир, где нет брани, грязи и эгоизма, а на душе чисто, радостно и светло: «К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку... дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста навсегда». Это чувство — любовь, счастье и желание жить. В финале произведения Сашка засыпает счастливым, в то время как ангелочек, повешенный у печки начинает таять и превращается в конце концов в бесформенный слиток.

«Ангелочек» посвящен Александре Михайловне Велигор-ской, ставшей женой писателя. Произведение имеет автобиографическую основу: в детстве у писателя однажды растаял такой ангелочек. Подчеркивая зыбкость образа воскового ангелочка, Андреев тем самым показывает, насколько призрачно счастье униженных и обездоленных в этом мире. Да, наверное, не только социальный план восприятия действительности важен в этой связи, но и общечеловеческий: каждый из нас нуждается в любви, ведь только тогда к нему приходит ощущение счастья. Но каждый из нас должен понимать, какое это хрупкое и мимолетное ощущение. Образ игрушечного ангелочка соотносится также с образом ангела-хранителя.

А. Блок, высоко оценивший произведение JI. Андреева, в 1909 году написал стихотворение «Сусальный ангел» по мотивам этого рассказа: «На разукрашенную елку И на играющих детей Сусальный ангел смотрит в щелку Закрытых наглухо дверей/ А няня топит печку в детской, Огонь трещит, горит светло... Но ангел тает. Он — немецкий. Ему не больно и тепло».

Дальнейшее творческое развитие Андреева предопределило не только его верность реализму и гуманистическим заветам русской классики. Он тяготеет и к созданию отвлеченно-аллегорических образов, выражающих по преимуществу авторскую субъективность, «одно голое настроение», как

отозвался М. Горький.

В марте 1900 состоялось личное знакомство Андреева с Горьким. Отношения между М. Горьким и Л. Андреевым приняли характер «сердечной дружбы», и это сыграло решающую роль в литературной судьбе молодого писателя. М. Горький привлек его к сотрудничеству в «Журнале для всех» и литературно-политическом журнале «Жизнь», органе демократически настроенных писателей-реалистов, ввел в литературный кружок «Среда». Горький рекомендовал Андреева как «очень милого и талантливого человека» участникам «Среды» - московского содружества писателей-демократов. Также Горький организовал на собственные средства издание первой его книги «Рассказы» (1901) , в течение многих лет оставался доброжелательным и требовательным его критиком. Первый том «Рассказов» Л. Андреева был выпущен осенью 1901 г. издательством «Знание», основанным самим М. Горьким. Выход этой небольшой книги был отмечен общественностью как крупное литературное событие. О молодом авторе сразу же «во весь голос» заговорили критики.

10 января 1902 года в газете «Курьер» вышел рассказ «Бездна», всколыхнувший читающую публику. В нем человек представлен рабом низменных, животных инстинктов. Вокруг этого произведения Л. Андреева сразу развернулась широкая полемика, характер которой носил уже не литературоведческий, а, скорее, философский характер.

Повесть «Бездна» (1902), задуманная Андреевым «в целях всестороннего и беспристрастного освещения подлецки-благородной человеческой природы» созвучна Достоевскому. Человек предстает в ней рабом низменных, животных инстинктов. Андреев был и до сих пор считается мастером психологического анализа, хотя характер его формальных приемов в трактовке психологической тематики ускользает от однозначного определения. Несмотря на то, что при появлении первых произведений Андреева

его приветствовали как писателя-реалиста, очень в скором времени стало понятно, что андреевский психологизм не вписывается в рамки традиционной реалистической «диалектики души». Может быть, поэтому Лев Толстой неоднократно упрекал его в неискренности при трактовке психологии героев.

Проявление этой тенденции можно заметить в рассказе «Бездна». Фабула рассказа проста. Студента Немовецкого и девушку Зиночку, увлекшихся во время прогулки за городом романтическими разговорами о силе и красоте любви, застает темнота. Их идиллию грубо нарушает пьяная компания: хулиганы збивают студента и совершают насилие над девушкой. Когда Немовецкий наконец приходит в себя, уже глубокая ночь, он принимается искать Зиночку и, найдя ее без сознания, полураздетую, насилует ее, будучи не в силах побороть в себе неукротимое животное желание. Постепенное развитие «внутреннего» действия передается прежде всего через пейзаж: солнечный, теплый и золотой в начале рассказа, угрюмо-свинцовый, угрожающий при встрече с хулиганами, мрачный, безлюдный в эпилоге. В этом произведении пространство превращается в психологическую эманацию, которая не только преображает пейзаж, но и предопределяет участь героев («чувствовали угрюмую враждебность тусклых неподвижных глаз». Одушевление природы передает внутреннее состояние героев и нависающую над ними опасность. Важнейшим композиционным приемом в прозе Андреева является построение по принципу контраста, что соответствует биполярности его мировоззрения, постоянно колеблющегося между антиномиями: жизнь и смерть, свет и тьма, реальное и ирреальное (в «Бездне»: день - ночь, нежность-зверство, невинность-разврат, солнечный свет - лунный свет). Через повторение ключевых слов «рука», «тело», «глаза», «тьма», «бездна», «ужас») и образов автор показывает, как появляется ужасная мысль, как она развивается вплоть до своего завершения в созданном лишь намеками эпилоге, где нет ни описания, ни названия происходящего события: «На один миг сверкающий огненный ужас озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну. И черная бездна поглотила его». Этот способ прекращения повествования ярче воссоздает перед читателем описанную развязку сюжета. Подобно талантливому режиссеру фильма-триллера умело пользуется приемами монтажа и звуковым сопровождением, подготавливая сцену западни, Андреев посылает читателю сигналы тревоги посредством особой образной организации текста (через метафоры, лексические и синтаксические повторы) и коннотирует предметы, пейзаж, персонажей сихологическим «ключом» произведения. Андреев не предлагает читателю психологических обоснований того, почему его герой превращается в «зверя», и это надо приписывать не недостатку психологической проницательности Андреева, а скорее его философскому мировоззрению - тайна человеческой натуры недоступна, поэтому невозможно что-то доказывать. Вплоть до того момента в повествовании, когда избитый хулиганами герой приходит в себя, он представляется обыкновенной личностью: речь идет о нормальном, хорошо воспитанном, несколько робком юноше, который мечтает о прекрасных чувствах и благородных поступках. Но, оказавшись в чрезвычайной ситуации - один, ночью, рядом с поруганным бесчувственным телом подруги, - он переживает мгновенное превращение, которое Андреев не объясняет с точки зрения психологической динамики.

Бессознательное - это бездна, пропасть, грозящая разверзнуться в любую минуту под изощренными сооружениями человеческого ума, и знаменательно то, что само вынесенное в заглавие слово, являясь емким образом-символом, встречается у Андреева весьма часто, порой становясь одним из ключевых (например, в рассказах «Вор» (1905) и «Тьма» (1907). Писатель намеревался осветить и «благородные» стороны человека в «Антибездне», но замысел остался неосуществленным.

После женитьбы на Александре Михайловне Велигорской 10 февраля 1902 года начался самый спокойный и счастливый период в жизни Андреева, продолжавшийся, однако, недолго. В январе 1903 года его избрали членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. Он продолжил литературную деятельность, причем теперь в его творчестве появлялось все больше бунтарских мотивов. В январе 1904 года в «Курьере» был опубликован рассказ «Нет прощения», направленный против агентов царской охранки. Из-за него газета была закрыта.

Накануне Революции 1905 г. в творчестве Андреева нарастают бунтарские мотивы. Жизнь Василия Фивейского в одноименном рассказе (1904) -это бесконечная цепь суровых, жестоких испытаний его веры. Утонет его сын, запьет с горя попадья - священник, «скрипнув зубами» громко повторяет: «Я - верю». У него сгорит дом, умрет от ожогов жена - он непоколебим! Но вот в состоянии религиозного экстаза он подвергает себя еще одному испытанию - хочет воскресить мертвого. «Тебе говорю, встань!» - трижды обращается он к покойнику, но «холодно-свирепым дыханием смерти отвечает ему потревоженный труп». Отец Василий потрясен: «Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах?». Сюжет рассказа «Жизнь Василия Фивейского» восходит к библейской легенде об Иове, но у Андреева она наполнена богоборческим пафосом, в то время как у Ф. М. Достоевского в «Братьях Карамазовых» эта же легенда символизирует непоколебимую веру в Бога. «Жизнь Василия Фивейского» дышит стихией бунта и мятежа, - это дерзостная попытка поколебать самые основы любой религии - веру в «чудо», в промысел божий, в «благое провидение».

Андреев создает полную драматизма сцену, в которой измученный несчастьями деревенский попик вырастает в богатыря-богоборца. Силой своей исступленной веры он хочет воскресить погибшего в несчаном карьере батрака Семена Мосягина. Но чуда не происходит. Обманута, растоптана вера, оказавшаяся бессильной свести небо на землю. Андреева по праву считают мастером психологического рисунка. «Жизнь Василия Фивейского» - одна из лучших его психологических вещей. Естественно, что автора больше всего занимает внутренний мир о. Василия. Как же он его отображает? Психологический метод

Андреева отличается от метода Л. Толстого, объясняющего и договаривающего за героя его мысли и чувства, как осознанные самим героем, так и гнездящиеся в подсознании, неуловимые, струящиеся… Андреев идет иным путем.

Не воссоздавая последовательного развития психологического процесса, как это делали Толстой и Достоевский, он останавливается на описании внутреннего состояния героя в переломные, качественно отличные от прежних, моменты его духовной жизни, и дает авторскую результативную характеристику.

Мятежная повесть Андреева, с такой силой замахнувшегося на вековые «святыни», современниками писателя было воспринята как произведение, предвещающее революцию. Дух возмущения и протеста, клокочущий в повести Л. Андреева, радостно отозвался в сердцах тех, кто жаждал революционной бури. Однако в «Жизни Василия Фивейского» ощущаются и чувства недоумения и неудовлетворенности. Отрицая «благое провидение» и божественную целесообразность как глупую преднамеренную выдумку, оправдывающую страдания, ложь, угнетение, реки слез и крови, Л. Андреев вместе с тем изображает человека игрушкой злых и бессмысленных сил, непонятных, враждебных, непреодолимых. «Над всей жизнью Василия Фивейского, - пишет Л. Андреев, - тяготел суровый и загадочный рок». Однако далеко не все прогрессивные критики считали авторскую концепцию пессимистически безысходной.

Рассказы Леонида Андреева 1910-х гг., прежде всего, - феномен творческого пути яркой художественной индивидуальности. Стремление к объединению социально-психологического и философского аспектов изображения отличало в эпоху между двух революций творчество писателей-реалистов. Универсализация темы, выявление соответствий между бытовой стороной происходящего и его общечеловеческим смыслом вызывало использование аналитической многоаспектности повествования, активных композиционных приемов (построение рассказа, основанное на принципах лейтмотива и контрапункта, контраста и диссонанса. Все это характеризовало такие высокие достижения реализма нового времени, как «Братья» и «Господин из Сан- Франциско» И. Бунина, «Пески» А. Серафимовича.

В своих творческих поисках Андреев был близок этому направлению литературного развития и в то же время принадлежал ему далеко не всецело. Наряду со стремлением к глубинному осмыслению социально-исторического кризиса эпохи в творчестве Андреева ощутима тяга к мифологизации действительности, изображению «вечных» образов и ситуаций, что диктовалось подходом к проблемам человеческой деятельности и сознания как проблемам извечным. Это дает объективные основания соотносить творчество Андреева с творчеством писателей-символистов, в частности рассказами В. Брюсова и Ф. Сологуба.

Важным не только литературным, но и общественным событием стало появление антивоенной повести «Красный смех» (1904). Ее тематическая основа - события русско-японской войны, но сюжетно-копозиционный центр произведения составило потрясенное, болезненно галлюцинирующее сознание участника кровавой бойни. Войне Андреев, как он сам писал Л. Н. Толстому, был «обязан ломкой мировоззрения». Россия представляется ему теперь больной, «проклятой … страной героев, на которых ездят болваны и мерзавцы» . С надеждой и воодушевлением ждет он революции «нынешняя весна много даст красных цветов. …что даст революция, умноженная на войну, на холеру, на голод, - невозможно решить. А в итоге будет хорошо - это несомненно» . Андреев предоставляет свою квартиру для заседания ЦК РСДРП, которую он считал «самой крупной и серьезной революционной силой», дает согласие на сотрудничество в большевистской газете «Борьба», участвует в секретном совещании финской Красной Гвардии.

После разгрома в Финляндии Декабрьского вооруженного восстания и красной Гвардии наступает полоса глубокого идейного и психологического кризиса Андреева. К нему возвращаются мысли о роковой предопределенности людских судеб, о бесплодности сопротивления извечным законам жизни, его пессимизм принимает «космический» (Горький) характер. А после смерти в ноябре 1906 Александры Михайловны, жены, которая была ему и другом, и литературным советчиком, Андреев вступает в полосу депрессий, осложненных приступами запоев.

Разочарования в недавних предчувствиях и надеждах, скептическая оценка и отдельного человека, и «толпы» - вот что устанавливает идейно- эмоциональную тональность андреевских произведений послереволюционного периода.

Писатель работает редактором в альманахе «Шиповник» и сборнике «Знание». Приглашает в «Знание» А. Блока, которого высоко ценит. Но из «Знания» писателю пришлось уйти: Горький решительно восстал против публикаций Блока и Сологуба. Порвал Андреев и с «Шиповником», который напечатал романы Б. Савинова и Ф. Сологуба после того, как он их отклонил.

Однако работа, большая и плодотворная, продолжается. Самым, пожалуй, значительным произведением этого периода стал «Иуда Искариот», где подвергается переосмыслению известный всем библейский сюжет. Ученики Христа предстают трусливыми обывателями, а Иуда — посредником между Христом и людьми. Образ Иуды двойствен: формально — предатель, а по сути — единственно преданный Христу человек. Предает же Христа он, чтобы выяснить, способен ли кто-нибудь из его последователей пожертвовать собой ради спасения учителя. Он приносит апостолам оружие, предупреждает их о грозящей Христу опасности, а после смерти Учителя следует за ним. В уста Иуды автор вкладывает весьма глубокий этический постулат: «Жертва — это страдания для одного и позор для всех. Вы на себя взяли весь грех. Вы скоро будете целовать крест, на котором вы распяли Христа!.. Разве он запретил вам умирать? Почему же вы живы, когда он мертв?.. Что такое сама правда в устах предателей? Разве не ложью становится она?». Сам автор охарактеризовал это произведение как «нечто по психологии, этике и практике предательства».

Обособленное положение Андреева среди общественных литературных движений, «надмирное» содержание многих его произведений привели к тому, что популярность писателя, читательский интерес к нему, широкий и жгучий в первое десятилетие века, явно упали. «Временами, - рефлектирует Андреев,- я … думаю, что я - просто не нужен». С тем большей увлеченностью и страстью отдается он частной, семейной жизни - фотографирует, рисует, совершает на яхте прогулки по Финскому заливу.

1-ю мировую войну Андреев воспринял и приветствовал как «борьбу демократии всего мира с цезаризмом и деспотией, представителем каковой является Германия» . Андреев становится сотрудником газеты Рябушинских «Утро России», органа либеральной буржуазии, а в 1916 - редактором литературного отдела газеты «Русская воля», организованной при содействии правительства крупными капиталистами, но при этом занимает там достаточно независимую позицию.

Невольно - после провозглашения независимости Финляндии, где Андреев продолжал жить на своей даче, - он оказался в эмиграции. Писатель чувствовал себя «изгнанником трижды: из дома, из России и из творчества». Одинокий, преследуемый неотступными болезнями, он считал больницу «наиболее вероятным» путем из оставшихся ему. Андреев умер от паралича сердца на даче своего приятеля, писателя Ф. Н. Вальковского, близ Мустамяки. Похоронен в Ваммельсу, перезахоронен в 1956 на Литераторских мостках Волкова кладбища в Ленинграде.

Ольга Фёдорова

Никто, кроме Иуды
(по повести Леонида Андреева «Иуда Искариот»; олимпиадное сочинение (серебро)

«… разве не знаете, что вы Храм Божий, и Дух Божий
живёт в вас? Если кто разорит Храм Божий, того
покарает Бог, ибо Храм Божий свят, а этот храм – вы…»
(Послание к коринфянам св. апостола Павла)

«Иуда Искариот» - одно из наиболее интересных и оригинальных произведений Андреева, проникнутое философией и глубоким реалистическим смыслом. Но реализм по Андрееву – понятие неоднозначное. Это взгляд на реальный мир со всеми его пороками, своеобразным очарованием, магией, а также на причины, побуждающие людей не оставаться либо на грани простого человеческого существования, либо на грани существования вообще. И что же, кого же он видит?
Андреев обращается к идее жизни и духа человеческого, углубляется в поиски предназначения человека как личности и смысла жизни – как своей, так и всего человечества вообще. Писатель идёт по стопам Достоевского, показывая «модели общества», но получается это у него более зримо, образно, достоверно, в ярких контрастных красках, и биополе у этих произведений очень сильно.
Можно назвать этот стиль поисками истины, а найти её можно, как давно известно, обратившись к древнейшим ценностям мировой культуры, основная из которых – Библия, книга не только религиозная, но и глубоко нравственная, и есть в ней всё – от начала жизни до её возможного конца, и даёт она почувствовать человеку истинную свободу и спасение в вере в светлый идеал, в светлую духовную и безгрешную жизнь, в будущее, которое может стать светлым, если мир изменится к лучшему.
Но главное – не только в Библии, но и в человеческой жизни вообще – любовь, и основная идея Андреева – любовь. Любовь и свобода.
Но почему же он, взяв за основу евангельский сюжет, решил оправдать всеми признанного предателя Иуду? Мало того, писатель максимально очеловечивает всех персонажей легенды, показывая их объёмно, со всех сторон, высвечивая их положительные и отрицательные стороны. Что самое главное, ему удалось убедить читателя в правоте Иуды, ведь если бы не он, это совершил бы кто-то другой. Выходит, что Иуда взял на себя грех всех других возможных предателей Христа – он, самый преданный, самый ясновидящий, самый любящий, ведь если Христос заранее знал, что ему суждено быть распятым, то и Иуда знал, какую роль сыграет он сам. И внешность его, на первый взгляд, отвратительная и безобразная, никак не соответствует самым ярким порывам его души.
Но души нет без любви. Так любит ли Иуда, и если да, то кого?
Сама по себе любовь бывает разной, и Иуда в силу своей противоречивой натуры может иметь только любовь-ненависть, бурную, страстную и безжалостную. И если душа – храм Божий, то сам Бог наделил Иуду такой любовью. Судьбу. Замкнутый круг. Но Христа так или иначе любили все и, прежде всего, за то, что он – святой, за все чудеса, совершённые им – а ведь делал он это тоже от любви, но от любви ли предал он предателя Иуду своим апостолам?
Иуда всё-таки любил Христа, любил по-своему, и это можно доказать, хотя по сюжету Нового Завета это чуть ли не ересь.
«… Он угадывал малейшее желание Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолётных вспышек грусти, тяжёлых мгновений усталости…»
Иисус был богом-человеком, значит, в нём существовали два начала: божественное и человеческое. Иуда признавал в нём Бога, но ненавидел божественное в его человеческой душе, любил поэтому его душу, его силу, спокойствие и отрешённость. Любил человеческое больше божественного, хотя и почитал Христа, служил ему, не вступая в открытые конфликты – ведь Иисуса любили все, а Иуду не любил никто, поэтому он и жаловался, что его обидели.
«… Даже люди, совсем лишённые проницательности, явно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом с собою посадил Иуду…»
Он хотел понимания, ответной любви, но не получил ничего взамен, ведь Иуда – всего лишь человек. Это приводит его к конфликту с апостолами – ведь перед Христом они прятались под масками благочестия, а на деле были, как и сам Иуда, простыми людьми, избранными в ученики. Иуда же ни от кого не прячется, не скрывает своего человеческого начала, своей противоречивости и порочности, он выставляет всё это напоказ, заранее зная, что другие – ничуть не лучше. Он как бы говорит: «Посмотрите на меня: ведь вы – это я, зачем же закрывать на это глаза? Как вы изменились…. А я и не думал меняться. Все мы – не святые, а простолюдины, но мы призваны делать добро...»
Но среди апостолов шло постоянное соперничество за место рядом с Христом, за право быть отмеченным им, за возможность доказать свою верность. Так что же лучше – казаться или быть на самом деле? Кто же истинный предатель? Тот, кто убегает от опасности, тот, кто пытается сказать, но молчит, тот, кто подчиняется требованию Христа оставить его, или тот, кто предаёт, потому что остальные давно уже предали, чтобы проверить верность апостолов, чтобы показать людям, кто есть Сын Божий, чтобы все заступились за Иисуса и освободили его – Иуда же до конца был уверен в этом, а после прошёл с ним весь путь до Голгофы.
После распятия все обвинили его, Иуду, а когда тот упрекнул апостолов в том, что, что те «даже обедали», что они живут, когда Он ушёл, они промолчали, но следом уйти не решился никто, кроме Иуды. Он был свидетелем мук Христа, видел, что те люди, что встречали Спасителя радостными возгласами, теперь кричат: «Распни его!». А Иуда на этих людей-то и надеялся, ждал, что они не допустят гибели Иисуса. Ему не нужны были деньги, просто это было обоюдным испытанием, и прошли они этот путь вместе. На это способна только любовь.
А апостолы, когда они были нужны Христу в Гефсиманском саду – спали; так они и остались спящими.
Что же нужно было Иуде? Он не хотел быть первым, а вторым он уже был, что не так уж и мало. Всем известны преимущества второго – идти по горячим следам за первым, а далее уж – все остальные. Внешне Иуда старался не показывать своё «второе место», он даже уступал его другим, но внутренне он был рядом, он был вторым, даже стал вторым. Она оба зависят друг от друга, и если Христос обречён, то и Иуда тоже обречён – таков уж его жребий, и никто не в силах его изменить. Обречён он тем более и тогда, когда все отвернулись от Христа, не поняли его самого – «если нет тебя, зачем же быть мне?» Но у предательства бывает история, пролог и финал. И в прологе Иуда знал, что ему не избежать своей судьбы, и эта его обречённость не давала ему покоя.
А что же другие апостолы? У них – другие заботы: доказать друг другу, кто из них сильнее и достойнее – это главное. Была ли у них любовь? Наверное, какая-то своя у каждого, но только через личное «Я», через эгоизм. Иисус эгоистом не был, и Иуду он тоже по-своему, по-христиански любил и требовал любви к Иуде от остальных.
Образ Христа – это идея, такая хрупкая, но бесконечно сильная, мистическая, но и реальная тоже. Ведь он нёс людям добро, а иные видели в его глазах стремление к фейерверкам. Но он не маг, не волшебник, не колдун, а духовно разматериализованный Сын Божий, и не напрасно послан он на землю. Он возьмёт на себя все грехи человечества, но и это – тоже идея, а на деле вышло, что все грехи взял на себя Иуда. Никому ничего не доказывая, не добиваясь ничего, он стал мучеником за веру. А обидели его, не только обделив любовью, но и не разглядев, не поняв его предназначения.
«… он равнодушно слушал то, что говорили про него…. С самого утра, когда вывели из караульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал ни тоски, ни боли, ни радости – одно только непобедимое желание всё видеть и всё слышать… - Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!..»
Предать должен был самый порочный, самый ненадёжный, самый уродливый из всех. Иуда знал это и глубоко страдал. Желая уйти от своей злой судьбы, он несколько раз спасал Христа, но больше никто не последовал его примеру. И это не значит, что он попал под крыло к дьяволу: он и не думал о дьяволе, как не думал и о Боге. Он видел перед собою Христа, и идея Учителя стала его идеей, так как не признать это он просто не мог. Не просто же так он был избран апостолом, ведь ничего не бывает просто так. Страшный парадокс падшего ангела. Не желая зла, совершил зло. И, самое главное, никто ничего не понял. Почему Иуда предал, а потом вернул эти деньги, назвав их грязными? И почему он повесился, неужели только из-за стыда?
Вот у Булгакова в «Мастере и Маргарите» всё просто и ясно с Иудой – предал, потому что любил деньги, жадность его и погубила. Идея – библейская, глубина – чисто художественная. Конечно, имея интереснейший основной сюжет, Булгаков не собирался заострять внимание на разборе предательства Иуды. Он считал, что всё уже написано, всё доказано, и он ничего здесь не станет менять.
А вот у Андреева Иуда чувствовал в себе душу, божественное начало, и ощущал в этом схожесть с Христом, который – целиком душа. Наверное, это ужасно сложно – быть душой и идеей в человеческом облике. Похоже, всё это никому, кроме Андреева, не приходило в голову. Вот такой вот парадокс – внешне Иуда был слаб, но в душе – очень силён, и этим он очень дорожил.
Вероятно, апостолы и не поняли всего этого, так как сами в итоге оказались слабее Иуды, и рассказали нам в Новом Завете об Иуде-предателе. Вероятно, и прокляли его только они, а сам Христос, может быть, и понял.
«Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю…»
Но зачем было Иуде убивать себя, если он знал, что Иисус воскреснет? Значит, он в чём-то сомневался, чувствовал себя виноватым за то, что подверг Христа такому чудовищному испытанию. Но Бог сам отдал своего сына на расправу людям, и иуда был лишь исполнителем божественной воли, внушившей ему эту навязчивую идею. Но он не хотел сказать себе, что, мол, жизнь продолжается, и доказал свою любовь к Христу ценой собственной, не имеющей теперь смысла, жизни. Это – отнюдь не проявление слабости, на это способна только истинная любовь, и поэтому – большая сила. И ещё Иуда перед смертью надеялся, что Христос поймёт его, последняя его просьба: «Возьми меня с собой». Это уже ближе к булгаковскому Понтию Пилату, косвенному виновнику гибели Христа – он же оказался-таки с ним вместе.
Как же так: «возьми с собой» - значит, «возьми меня в рай», а ведь ещё по дантовской теории нравственности предателей помещали в самый последний круг ада. Но если в раю Понтий Пилат, то почему Иуда должен быть в аду? По Андрееву, видимо, Христос поймёт Иуду и поместит в рай, а по Данте – всё же в ад. Но ведь в рай попадают праведники, а бывают ли люди совершенно безгрешными? И насквозь порочных людей тоже не бывает, поэтому у всех добрых и недобрых дел – пятьдесят на пятьдесят. Куда же они, в таком случае, попадут? Вновь на землю? А это идея, человеку дано перевоплощаться несколько раз, и что перевесит – доброе или злое, туда душа и попадёт.
Но если душа идеальна и от Бога – она безгрешна, следовательно, в каком бы теле она не была, всё равно останется безгрешной. И если душа – Бог, может ли он судить сам себя? Ещё один парадокс.
А если бы народ заступился за Христа? Распяли бы Иуду в качестве предателя. Ведь людей, как известно, хлебом не корми, только дай посмотреть на сладко-жуткие зрелища – всё-таки люди. А мог бы Христос после этого снова творить добро, как и прежде? Для тех же людей? Ответ прост: казни Иуды он просто не допустил бы. Иуда же допустил, потому что он – всего лишь человек, даже и не апостол уже, ведь своим поступком он автоматически исключил себя из их числа. Но Иуда, вероятно, догадывался, что Иисус может спасти сам себя, и что с того? Христос не мог не выполнить своей миссии, и искупление грехов человечества могло состояться только с его участием, а также при содействии Иуды и Бога. Напрашивается параллель с «Фаустом» Гёте – несмотря на то, что Фауст сказал роковые слова и тем самым отдал душу во власть дьявола, в силу смягчающих обстоятельств он попал в рай. Но главным их этих обстоятельств было то, что Бог был в курсе испытаний, сам испытывая Фауста. А Иуда? Разве это – не то же самое? Ведь Фауст тоже совершил много грехов, в том числе был виновником убийств. Но Фауст оправдан, Иуду же не оправдал никто. Никто, кроме неугомонного Андреева.
Герой эпохи Просвещения и герой «эпохи сомнений и поисков» искали истину, и оба нашли её в будущем времени. Фауст увидел грядущее, справедливое, а Иуда был уверен, что за метку обиды он получит вознаграждение вечным обществом Иисуса. Он даже не был уверен, не просил – он просто знал. Ведь, будучи от рождения обречённым совершить предательство, он понял и достиг того, что хотел от него Христос, а значит, и сам Бог, а именно: «Возлюби ближнего своего и меня как идею». Это, конечно, не значит «возлюби, предав». Но ведь Иуда поверил и в Христа, и в Любовь, и в добро, и в вечную жизнь, поэтому цель Бога достигнута – коль даже Иуда поверил, признал и полюбил. Таким образом, можно истолковать мысль Андреева так: Иуда достиг истины, а значит, достиг совершенства. И что же, а ад?
В Библии было множество персонажей, которых Бог подвергал всяческим испытаниям, уже этим отмечая их. Но, видимо, Иуда не захотел по прошествии всех этих испытаний получить награду от Бога, он не выдержал и ушёл из жизни. Может, в этом состоит главный грех Иуды? Он желал быть отмеченным не Богом-отцом, а Христом, не ожидая, пока последний воскреснет. Он выполнил свой долг, делать ему на земле больше было нечего, и он ушёл со сцены. Он знал, что воскресение – удел богов, что ему самому не дано воскреснуть, ведь он – всего лишь человек. И не хотел он сравняться с Богом, и не нёс ересь – он просто был исполнителем высочайшей воли, и ещё хотел помочь людям разобраться в том, что они сами творят.
Что же предлагает в итоге Андреев? Он вроде ни к чему не призывает, он просто напоминает о том, что есть добро и любовь, а где добро, там и зло, и зависть, а где любовь, там смерть, но «пролог – смерть, эпилог – любовь». Слово Андреева – это слово о Голгофе рода человеческого, ведь людям дано пройти длинный путь познания жизни, и одни пройдут его до конца, а другие сделают лишь несколько шагов.
«… Какое подлое сердце у Иуды! Он держит его рукою, а оно кричит «Осанна!» так громко, что вот услышат все. А вдруг – они поймут? Ещё не поздно. Иисус ещё жив. Вот смотрит он зовущими, тоскующими глазами…. Вдруг они поймут? Вдруг всею своею грозною массою они двинутся вперёд, молча, без крика, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса!..»
Христос – это модель человеческой жизни, возможно, идеальной жизни. Конечно, поедая вино и хлеб, только верующий вспомнит кровь и тело Христа, и это больше похоже на пережиток языческий верований, но не надо забывать о том, что это всё – символы. Символ даже того, что наша вечная жизнь куплена ценой одной (или всё же двух?) великой жертвы (брошенных в грязь монет?), и в суетном мире страстей мы редко вспоминаем об этом. Ценой всякой великой жертвы покупается каждая минута нашей жизни на земле, и в наших руках – сделать эту жизнь прекрасной и неповторимой, хотя бы для себя. Но каждый идёт своим путём, и иногда пути пересекаются, конечно, не просто так, ведь всё в жизни имеет смысл, даже те жертвы, которые приносим мы. Из-за любви, конечно. Вот Иван Сусанин отдал жизнь за царя, а Иуда Искариот отдал жизнь за Христа, может быть, этим сделав возможным воскресение. Иуда пошёл против себя, и Бог не хотел этой жертвы, значит, Иуда – бунтарь. Но никогда нельзя бунтовать против мира, в котором живёшь – это очень опасно. Всё кончится слишком хорошо или, наоборот, слишком плохо. Как известно, третьего не дано. Жизнь так сложна, что один бунтарь погоды не делает, а если бунтарей будет слишком много, то жизнь перестанет быть жизнью (революция, гражданская война и т. д.). Зато когда бунтарь хочет изменить мир через себя и избавить его от слишком ужасных пороков, он тут же становится кумиром.
Иуда не хотел менять мир, он хотел спасти его. Но как не вспомнить Достоевского – «красота спасёт мир», а красотой Иуда не обладал, и идея о том, что он, насквозь порочный предатель в будущем, осмелится полюбить ближнего и пожелает делать добро – парадокс. Конфликт человека и религии, или, если хотите, внешнего и внутреннего.
Вот до чего может дойти человек, имея внутренние силы. Ведь никому не придёт в голову признать Иуду святым, мучеником за веру, потому что он – предатель, и одно это уже подразумевает грех. Но – по Андрееву – Иисус понял Иуду, а значит, и простил. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», но злодей ли Иуда, гений ли Христос? Иуда – орудие в руках Бога, Христос – носитель божественной идеи, и объединяет их сам Бог, значит, они – братья.
Каин и Авель, правда, тоже были братьями, но Иуда, в отличие от Каина, хотел не убить, а спасти, доказать, что хотел пожертвовать собой, а не Христом. Так кто же виноват, что получилось так? Христос, вознесясь на небо от своих апостолов, возьмёт с собой Иуду, покровителя обиженных, и «Иуда будет в раю».

Несколько слов о Леониде Андрееве

Как-то в Российской национальной библиотеке мне случилось ознакомиться с первым номером журнала «Сатирикон», который вышел, как известно, в 1908 году. Поводом было изучение творчества Аркадия Аверченко или, что вероятнее, сбор материалов для написания романа, в котором действие одной из глав происходит в Петербурге 1908 года. На последней странице «Сатирикона» был расположен портрет-шарж Леонида Андреева. Писалось следующее:

«Радуйтесь, что вы держите в руках номер «Сатирикона». Радуйтесь, что такой человек - ваш современник… Он заглянул в однажды в Бездну, и навсегда ужас застыл в глазах его. И смеялся с тех пор он только леденящим кровь Красным смехом».

Веселый журнал иронизировал над мрачновато-пророческим образом Леонида Андреева, ссылаясь на его рассказы «Бездна» и «Красный смех». Леонид Андреев был весьма популярен в те годы: изящный стиль, экспрессивность изложения, смелость тематики привлекали к нему читающую публику.

Леонид Николаевич Андреев родился 9 августа (21 н.с.) 1871 года в городе Орле. Отец был землемером-таксатором, мать - из семьи разорившегося польского помещика. В шесть лет научился читать «и читал чрезвычайно много, все, что попадалось под руку» . В 11 лет поступил в Орловскую гимназию, которую окончил в 1891 году. В мае 1897 года, окончив юридический факультет Московского университета, собирался стать присяжным поверенным, но неожиданно получил предложение от знакомого адвоката занять место судебного репортера в газете «Московский вестник». Получив признание как талантливый репортер, через два месяца он уже перешел в газету «Курьер». Так началось рождение литератора Андреева: он писал многочисленные репортажи, фельетоны, очерки.

Литературный дебют - рассказ «В холоде и золоте» (ж. «Звезда», 1892, № 16). В начале века Андреев сдружился с А.М. Горьким и вместе с ним присоединился к кружку писателей, объединившихся вокруг издательства «Знание». В 1901 году петербургское издательство «Знание», возглавляемое Горьким, публикует «Рассказы» Л. Андреева. В литературных сборниках «Знание» опубликованы также: повесть «Жизнь Василия Фивейского» (1904); рассказ «Красный смех» (1905); драмы «К звездам» (1906) и «Савва» (1906) рассказ «Иуда Искариот и другие» (1907). В «Шиповнике» (альманахе модернистской направленности): драма «Жизнь человека» (1907); рассказ «Тьма» (1907); «Рассказ о семи повешенных» (1908); памфлет «Мои записки» (1908); драма «Черные маски» (1908); пьесы «Анфиса» (1909), «Екатерина Ивановна» (1913) и «Тот, кто получает пощечины» (1916); повесть «Иго войны. Признания маленького человека о великих днях» (1916). Последнее крупное произведение Андреева, написанное под влиянием мировой войны и революции, - «Записки сатаны» (опубл. в 1921).

И. Репин. Портрет Л. Андреева

Октябрьской революции Андреев не принял. Он жил в это время с семьей на даче в Финляндии и в декабре 1917 после получения Финляндией самостоятельности оказался в эмиграции. Писатель скончался 12 сентября 1919 г. в деревне Нейвола в Финляндии, в 1956 г. был перезахоронен в Ленинграде.

Более подробную биографию Леонида Андреева можно прочитать , или , или .

Л. Андреев и Л. Толстой; Л. Андреев и М. Горький

С Л.Н. Толстым и его супругой Леонид Андреев взаимопонимания не нашел.«Он пугает, а мне не страшно», - так Лев Толстой отозвался о Леониде Андрееве в разговоре с посетителем. Софья Андреевна Толстая в «Письме в редакцию» «Нового времени» обвиняла Андреева в том, что он «любит наслаждаться низостью явлений порочной человеческой жизни ». И, противопоставляя произведениям Андреева произведения мужа, призывала «помочь опомниться тем несчастным, у которых они, господа Андреевы, сшибают крылья, данные всякому для высокого полета к пониманию духовного света, красоты, добра и… Бога ». Были и другие критические отзывы на творчество Андреева, над его мрачностью подшучивали, как в приведенном выше микропамфлете из «Сатирикона», сам же он писал: «Кто знает меня из критиков? Кажется, никто. Любит? Тоже никто».

Интересно высказывание М. Горького , очень близко знакомого с Л. Андреевым:

«Андрееву человек представлялся духовно нищим; сплетенный из непримиримых противоречий инстинкта и интеллекта, он навсегда лишен возможности достичь какой-либо внутренней гармонии. Все дела его "суета сует", тлен и самообман. А главное, он - раб смерти и всю жизнь

Повесть Леонида Андреева - это тоже «евангелие от Иуды», поскольку Предатель там является главным действующим лицом и выполняет ту же функцию, что и в еретическом трактате, но при этом взаимодействие Иуды и Иисуса происходит более тонко:

Иисус не просит Иуду предать Его, но Своим поведением вынуждает его это сделать;

Иисус не сообщает Иуде о смысле своей искупительной жертвы, а потому обрекает его на муки совести, т.е., если выразиться языком спецслужб, «использует втемную» несчастного Иуду. Этим «перевертыши» Андреева не ограничиваются:

Иуда не только заслоняет собой многих героев евангельского повествования, поскольку они оказываются явно глупее и примитивнее его, но и подменяет их собой. Рассмотрим внимательнее андреевское «евангелие наизнанку».

Иллюстрация А. Зыкиной.

Появление Иуды в тексте рассказа не предвещает ничего хорошего: « Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота - человек очень дурной славы и его нужно остерегаться. Одни из учеников, бывавшие в Иудее, хорошо знали его сами, другие много слыхали о нем от людей, и не было никого, кто мог бы сказать о нем доброе слово. И если порицали его добрые, говоря, что Иуда корыстолюбив, коварен, наклонен к притворству и лжи, то и дурные, которых расспрашивали об Иуде, поносили его самыми жестокими словами… И не было сомнения для некоторых из учеников, что в желании его приблизиться к Иисусу скрывалось какое-то тайное намерение, был злой и коварный расчет. Но не послушал их советов Иисус, не коснулся его слуха их пророческий голос. С тем духом светлого противоречия, который неудержимо влек его к отверженным и нелюбимым, он решительно принял Иуду и включил его в круг избранных ».

Автор в начале повествования говорит нам о каком-то недосмотре Иисуса, излишней доверчивости, непредусмотрительности, за которые ему пришлось расплатиться впоследствии и о том, что ученики его были более опытными и дальновидными. Полно, да Бог ли он после этого, Которому открыто будущее?

Вариантов три:

либо он не Бог, а прекраснодушный неопытный человек;

либо Он Бог, и специально приблизил к Себе человека, который Его предаст;

либо он человек, не знающий будущего, но которому зачем-то было необходимо, чтобы его предали, а репутация у Иуды была соответствующая.

Расхождение с Евангелием очевидно: Иуда был апостолом из числа двенадцати, он так же, как и другие апостолы, проповедовал и исцелял; был казначеем у апостолов, впрочем, сребролюбивым, и апостол Иоанн напрямую называет его вором:

«Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали » (Иоанн 12, 6).

В поясняется, что

«Иуда не только носил пожертвованные деньги, но и уносил, т.е. тайно брал значительную часть их себе. Стоящий здесь глагол (?????????), по-русски переведенный выражением "носил", правильнее перевести "уносил". Почему Иуде был доверен Христом ящик с деньгами? Очень вероятно, что этим проявлением доверия Христос хотел подействовать на Иуду, внушить ему любовь и преданность к Себе. Но такое доверие не имело благоприятных для Иуды последствий: слишком он уже привязался к деньгам и потому злоупотребил доверием Христа ».

Иуда не был лишен свободы воли в Евангелии, и Христос заранее знал о его предательстве и предупреждал о последствиях: «Впрочем Сын Человеческий идет, как написано о Нем; но горе человеку тому, чрез которого Сын Человеческий предается: лучше было бы человеку тому не родиться » (Матфей 26, 24). Сказано это было на Тайной вечери, уже после того, как Иуда побывал у первосвященника и получил тридцать сребреников за предательство. На той же Тайной вечери Христос сказал, что предатель - один из сидящих с Ним апостолов, а в Евангелии от Иоанна сказано, что Христос тайно указал ему на Иуду (Иоанн 13, 23-26).

Ранее, еще до вхождения в Иерусалим, обращаясь к апостолам, «Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати » (Иоанн 6, 70-71). В «Толковой Библии» А.П. Лопухина дано такое толкование этих слов: «Чтобы апостолы не впали в излишнюю самонадеянность на свое положение постоянных последователей Христовых, Господь указывает на то, что и среди них есть один человек, по настроенности своей близкий к диаволу. Как диавол находится в постоянно враждебном настроении по отношению к Богу, так и Иуда ненавидит Христа, как разрушающего все его надежды на основание земного Мессианского Царства, в котором бы Иуда мог занять выдающееся место. Сей хотел предать Его. Точнее: "сей имел - шел, так сказать, к тому, чтобы предать Христа, хотя сам еще ясно не сознавал этого своего намерения" ».

Далее по сюжету рассказа андреевский Иисус постоянно держит Иуду на расстоянии, заставляя его завидовать другим ученикам, которые объективно глупее Иуды, но пользуются расположением учителя, а когда Иуда готов покинуть Христа или ученики готовы изгнать его, Иисус приближает его к себе, не отпускает. Примеров можно приводить много, выделим несколько.

Сцена, когда Иуду принимают в число апостолов, выглядит так:

Иуда пришел к Иисусу и апостолам, что-то рассказывает, явно лживое. «Иоанн, не глядя на учителя, тихо спросил Петра Симонова, своего друга:

- Тебе не наскучила эта ложь? Я не могу дольше выносить ее и уйду отсюда.

Петр взглянул на Иисуса, встретил его взор и быстро встал.

- Подожди! - сказал он другу. Еще раз взглянул на Иисуса, быстро, как камень, оторванный от горы, двинулся к Иуде Искариоту и громко сказал ему с широкой и ясной приветливостью:

- Вот и ты с нами, Иуда» .

Андреевский Иисус молчит. Он не останавливает явно согрешающего Иуду, напротив, принимает его таким, каков он есть, в число учеников; более того, словесно он и не призывает Иуду: Петр угадывает его желание и оформляет словом и делом. В Евангелии происходило не так: апостольству всегда предшествовало явное призвание Господом, часто - покаяние призываемого, и всегда коренное изменение жизни сразу после призвания. Так было с рыболовом Петром: «Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный… И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков » (Лука 5, 8, 10). Так было и с мытарем Матфеем: «Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним » (Матфей 9, 9).

Леонардо да Винчи. Тайная Вечеря

Но Иуда не оставляет своего образа жизни после призвания: так же лжет и кривляется, однако андреевский Иисус почему-то не высказывается против.

«Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли, так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и его рассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную, а иногда и страшную сказку. Он охотно сознавался, что иногда лжет и сам, но уверял с клятвою, что другие лгут еще больше, и если есть в мире кто-нибудь обманутый, так это он, Иуда ». Напомню, что евангельский Христос отзывался о лжи вполне определенно. Диавола Он характеризует так: «Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи » (Иоанн 8, 44). Но Иуде андреевский Иисус почему-то разрешает лгать - за исключением того случая, когда Иуда лжет во спасение.

Чтобы уберечь учителя от разгневанной толпы, Иуда льстит ей и называет Иисуса простым обманщиком и бродягой, отвлекает внимание на себя и дает учителю уйти, спасая жизнь Иисусу, но тот гневается. В Евангелии такого не было, конечно, но Христа за проповедь, действительно, не раз хотели убить, и разрешалось это всегда благополучно исключительно благодаря самому Христу, например, увещеванием:

«Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями? » (Иоанн 10, 32) или просто сверхъестественным уходом прочь: « Услышав это, все в синагоге исполнились яростии, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился » (Лука 4, 28-30).

Андреевский Иисус слаб, не может своими силами справиться с толпой и вместе с тем осуждает человека, который приложил огромные усилия, чтобы спасти его от смерти; Господь же, как мы помним, «намерения приветствует», т.е. ложь во спасение не является грехом.

Точно так же андреевский Иисус отказывается помочь Петру победить Иуду в метании камней, а потом подчеркнуто не замечает, что Иуда победил Петра; и он же гневается на Иуду, доказавшего неблагодарность людей в селении, где Иисус проповедовал ранее, но почему-то позволяет Иуде воровать из денежного ящика… Он ведет себя очень противоречиво, словно закаливая Иуду для предательства; он раздувает гордыню и сребролюбие Иуды и одновременно уязвляет его самолюбие. И все это молча.

«И прежде почему-то было так, что Иуда никогда не говорил прямо с Иисусом, и тот никогда прямо не обращался к нему, но зато часто взглядывал на него ласковыми глазами, улыбался на некоторые его шутки, и если долго не видел, то спрашивал: а где же Иуда? А теперь глядел на него, точно не видя, хотя по-прежнему, - и даже упорнее, чем прежде, - искал его глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною и через голову бросал слова свои на Иуду, или делал вид, что совсем его не замечает. И что бы он ни говорил, хотя бы сегодня одно, а завтра совсем другое, хотя бы даже то самое, что думает и Иуда, - казалось, однако, что он всегда говорит против Иуды. И для всех он был нежным и прекрасным цветком, благоухающей розою ливанскою, а для Иуды оставлял одни только острые шипы - как будто нет сердца у Иуды, как будто глаз и носа нет у него и не лучше, чем все, понимает он красоту нежных и беспорочных лепестков».

Естественно, Иуда со временем возроптал:

« Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес ему ящерицу - я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни - я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда ». Таким образом, по Андрееву, Иуда не предал Иисуса, а отомстил ему за невнимание, за нелюбовь, за тонкое издевательство над гордым Иудой. Какое там сребролюбие!.. Это месть любящего, но обиженного и отвергнутого человека, месть из ревности. А андреевский Иисус выступает вполне сознательным провокатором.

Иуда до последнего момента готов спасти Иисуса от неминуемого: «Одною рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искал расстроить свои собственные планы ». И даже после Тайной вечери он пытается найти возможность не предавать учителя, он напрямую обращается к Иисусу:

«- Ты знаешь, куда иду я, господи? Я иду предать тебя в руки твоих врагов.

И было долгое молчание, тишина вечера и острые, черные тени.

- Ты молчишь, господи? Ты приказываешь мне идти?

И снова молчание.

- Позволь мне остаться. Но ты не можешь? Или не смеешь? Или не хочешь?

И снова молчание, огромное, как глаза вечности.

- Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя - меньше? Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи, господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?

И последнее молчание, бездонное, как последний взгляд вечности.

- Я иду».

И кто кого предает здесь? Это «евангелие наизнанку», в котором Иисус предает Иуду, а Иуда молит Иисуса так, как Христос в настоящем Евангелии молит в Гефсиманском саду Отца Своего пронести мимо него чашу страданий. В настоящем Евангелии Христос молит Отца Своего об учениках, а андреевский Иисус обрекает ученика на предательство и страдания.

Икона «Моление о чаше» Караваджо. Поцелуй Иуды

Даже в гностическом «евангелии от Иуды» Иисус не настолько жесток:

Видеофрагмент 2. «National Geographic. Евангелие от Иуды»

Вообще, Иуда у Андреева зачастую заменяет собой и учеников, и Христа, и даже Бога Отца. Рассмотрим эти случаи вкратце.

Про моление о чаше мы уже сказали: здесь Иуда заменяет собой страдающего Христа, а андреевский Иисус выступает как Саваоф в гностическом понимании, т.е. как жестокий демиург.

Ну а любящим «богом отцом» у Андреева контекстуально выступает именно Иуда: недаром он, наблюдая страдания Иисуса, повторяет: «Ах, больно, очень больно, сыночек мой, сыночек, сыночек. Больно, очень больно».

Еще одно замещение Христа Иудой: Иуда спрашивает у Петра, за кого он почитает Иисуса. «Петр испуганно и радостно прошептал: «Я думаю, что он - сын Бога живого». А в Евангелии написано так: «Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго » (Иоанн 6, 68-69). Изюминка в том, что евангельская реплика Петра адресована Христу, а не Иуде.

Явившись после смерти Иисуса к апостолам, андреевский Иуда вновь создает перевернутую ситуацию и заменяет собой воскресшего Христа. « Ученики Иисуса сидели в грустном молчании и прислушивались к тому, что делается снаружи дома. Еще была опасность, что месть врагов Иисуса не ограничится им одним, и все ждали вторжения стражи… В это мгновение, громко хлопнув дверью, вошел Иуда Искариот ».

А в Евангелии описывается следующее: «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам! » (Иоанн 20, 19).

Здесь тихое и радостное явление воскресшего Христа подменяется шумным явлением Иуды, обличающего Его учеников.

Обличения Иуды пронизывает такой рефрен: «Где же была ваша любовь? … Кто любит… Кто любит!.. Кто любит!» Сравним с Евангелием: «Когда же они обедали, Иисус говорит Симону Петру: Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси агнцев Моих. Еще говорит ему в другой раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих. Говорит ему в третий раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих» (Иоанн 21, 15-17).

Так по воскресении Своем Христос возвращал апостольское достоинство Петру, трижды от Него отрекшемуся. У Л. Андреева мы видим перевернутую ситуацию: Иуда троекратно обличает апостолов за нелюбовь ко Христу.

Та же сцена: «Иуда замолчал, подняв руку, и вдруг заметил на столе остатки трапезы. И с странным изумлением, любопытно, как будто первый раз в жизни увидел пищу, оглядел ее и медленно спросил: «Что это? Вы ели? Быть может, вы спали также?» Сравним: «Когда же они от радости еще не верили и дивились, Он сказал им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И, взяв, ел пред ними » (Лука 24, 41-43). Вновь Иуда с точностью до наоборот повторяет действия воскресшего Христа.

« Я иду к нему! - сказал Иуда, простирая вверх властную руку. - Кто за Искариотом к Иисусу?» Сравним: «Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему. Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с ним » (Иоанн 11, 14-16). Мужественному высказыванию Фомы, который, как и другие апостолы, не смог подтвердить его делом в ночь, когда Иуда предал Христа в Гефсиманском саду, Л. Андреев противопоставляет такое же высказывание Иуды, и Иуда исполняет обещанное, проявляя большее мужество, чем другие апостолы.

Кстати, апостолы у Андреева показаны глупцами, трусами и лицемерами, и на их фоне Иуда смотрится более чем выгодно, он затмевает их своим острым парадоксальным умом, чуткой любовью к Иисусу. Да это и немудрено: Фома глуп и труслив, Иоанн высокомерен и лицемерен, Петр - и вовсе осел. Иуда так его характеризует:

« Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы в Иерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик ». Андреев вполне согласен со своим любимым героем, что видно по такому отрывку: « Пропел петух, обиженно и громко, как днем, закричал где-то проснувшийся осел и неохотно, с перерывами умолк».

Мотив петушиного крика в ночи связан с отречением Петра от Христа, а ревущий осел, очевидно, соотносится с Петром, горько плачущим после отречения: «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели петух пропоет дважды, трижды отречешься от Меня; и начал плакать » (Марк 14, 72).

Иуда заменяет собой даже Марию Магдалину. По версии Андреева именно Иуда купил миро, которым Мария Магдалина помазала ноги Иисуса, тогда как в Евангелии ситуация абсолютно противоположна. Сравним: «Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? » (Иоанн 12, 3-5).

Себастьян Ричи. Мария Магдалина омывает ноги Христу

И в свете сказанного выше совсем не странной выглядит выходка Иуды, который на публичный вопрос Петра и Иоанна о том, кто из них будет сидеть возле Иисуса в Царствии небесном, ответил: « Я! Я буду возле Иисуса!»

Можно, конечно, сказать и о противоречивости образа Иуды, что сказывалось и в его поведении, и в его речах, и даже в его внешности, но главная интрига рассказа не в этом, а в том, что молчаливый андреевский Иисус, не проронив ни слова, смог заставить этого умного, противоречивого и парадоксального человека стать великим Предателем.

«И все - добрые и злые - одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей - Иуда из Кариота, Предатель ». Гностикам с их теорией «джентльменского соглашения» между Христом и Иудой такое и не снилось.

В скором времени в прокат должна выйти отечественная экранизация андреевского рассказа «Иуда Искариот» - «Иуда, человек из Кариота». Интересно, какие акценты сделал его режиссер. Пока можно посмотреть только трейлер к фильму.

Видеофрагмент 3. Трейлер «Иуда, человек из Кариота»

М. Горький вспоминал такое высказывание Л. Андреева:

«Мне кто-то доказывал, что Достоевский тайно ненавидел Христа. Я тоже не люблю Христа и христианство, оптимизм - противная, насквозь фальшивая выдумка... Я думаю, что Иуда был не еврей, - грек, эллин. Он, брат, умный и дерзкий человек, Иуда… Знаешь, - если б Иуда был убежден, что в лице Христа пред ним сам Иегова,- он все-таки предал бы Его. Убить Бога, унизить Его позорной смертью, - это, брат, не пустячок!»

Думается, что это высказывание наиболее точно определяет авторскую позицию Леонида Андреева.